Недостреленный [СИ, с илл.]

"Караул! Помогите! А-а-а…" — подобные крики были нередки в эти времена сокрушающих перемен в городе, набитом дезертирами, выпущенными прежним правительством из тюрем уголовниками и деклассированными элементами. Вот и сейчас такие женские возгласы раздавались в сумерках над стылыми каменными улицами, с которых не убирался часто выпадавший снег. Три фигуры в длинных серых солдатских шинелях и серых папахах, с трехлинейками в руках, решали наиважнейший вопрос "обобчествления" имущества с супружеской парой, как видно, мелких лавочников, застигнутых в проулке. Мужчина в коричневой зимней поддевке, уже не двигаясь, лежал на снегу, заколотый длинным штыком одного из нападавших. Женщина в коротком пальто и толстой зимней юбке еще сопротивлялась второму, сидя отмахиваясь и отбрыкиваясь руками и ногами и голося изо всех сил. Второй дезертир, а по-видимому, он им и являлся, не мог совладать с женщиной одной рукой, придерживая второй съезжавшую с плеча винтовку. Потеряв терпение, он перехватил трехлинейку и попытался огреть жертву прикладом, желая оглушить, но в пылу борьбы попал женщине в висок, после чего та обмякла и растянулась на дороге, окрашивая снег кровью. Третий участник нападения, не видя для себя дела и, возможно, не желая принимать участия в изнасиловании, зашел через подворотню во двор, держа в руках винтовку и солдатский мешок с лямками. Там он, зайдя за угол, прислонил свою трехлинейку к стене, бросил мешок на снег и стал распахивать снизу шинель, готовясь отлить.

— Дурень, ты зачем её к Духонину отправил?! Как её теперь пользовать-то будем? — озлился первый, выворачивая карманы убитому мужчине.

— Я ж только глотку ей заткнуть, орала больно. Хлипкий нынче буржуй пошёл. Тьфу! — раздраженно сплюнул второй.

Внезапно послышался топот множества сапог и тяжелых башмаков, и в проулок вбежала пятерка вооруженных людей, разномастно одетых в солдатские шинели, матросские бушлаты и студенческие форменные тужурки. Общей деталью их одежды были красные повязки на рукавах.

— Ни с места! Комитет революционной охраны! — прокричал один из них с наганом в руке. Дёрнувшиеся было к оружию грабители застыли под нацеленными на них стволами винтовок. Третий участник, выглянувший на шум из-за угла и поправлявший штаны, под дулом револьвера был вынужден подойти к остальным, опасливо оглядываясь – бежать было некуда, двор оказался глухим.

— Картина ясная, товарищи! — произнес главный с наганом. — Это грабители и насильники. По постановлению Комитета для таковых мера революционной справедливости – расстрел на месте!

Раздался залп, и три тела упали у стены. В наступившей темноте никто не заметил, что третий нападавший начал оседать с застывшими глазами на мгновение раньше выстрелов, так что пуля лишь оцарапала ему голову, заливая её кровью. Забрав лежащее рядом оружие грабителей, пятерка вооруженных людей вышла из проулка. И только один снег остался покрывать лежащие на дороге тела…

Красногвардейский патруль

Во сне я почувствовал, что стало холодно. Одеяло, что ли, сползло? У меня, несмотря на мои более чем восемь с половиной десятков лет, руки-ноги еще не мерзли. Лежать было жестко и неудобно. И голову саднило. Вот будет номер, если я во сне грохнулся с кровати. И запах, какой-то неприятный запах… Я открыл глаза. Вокруг было темновато, как и должно быть ночью, но взгляд уперся в какую-то грубую серую ткань. Я поднял руку… ну, как поднял – рука сначала не слушалась, а потом я сумел напрячь мышцы и рука с размаху хлестнула меня по лицу… и "иголочки" по телу. Отлежал, наверное. Повернувшись на живот, попытался встать, но ноги в чем-то запутались, то ли в одеяле, то ли в одежде. Но я же не спал полностью одетым. Опираясь на что-то в этой грубой серой ткани, я, шатаясь, встал и в темноте увидел, что стою у лежащего тела… Мертвого тела, одетого в серую шинель с окровавленной дыркой. Рядом лежало еще одно, такое же. Чуть поодаль за ними еще два, мужское и женское. И везде темные пятна, похожие на кровь, и на снегу тоже кровь. "Откуда здесь снег-то?" — огорошенно подумал я, вот что меня удивило. Затем меня замутило, и я, спотыкаясь, побежал за угол в какую-то подворотню, где встал, отплевываясь и упираясь руками в холодную стену. Потом, отойдя пару шагов в сторону, я присел у этой стены, опираясь на неё спиной и переводя дух.