Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Потом они пили чай, быстро вскипевший на раскаленной «буржуйке».

Грузинский все тем же ровным, тихим голосом, каким читал рукописи «Войны и мира», рассказывал:

— Сейчас в трамвае еду, с солдатом разговорился. В ногу тот ранен, в колене не сгибается. Жалко мне его, сердечного. Была у меня луковица, отдал ему. «Эх, — говорит, — барин, насиделся я без дела, прожился весь. В деревне — кому такой нужен, клосный! Пошел в Совет депутатов. Говорю: как я есть защитник отечества и тяжело раненый, дайте мне какое-никакое место. Для пропитания. Отвечают: места нету! А для пропитания и обмундирования вот тебе два ордера на право обыска, можешь отлично поживиться. Я их послал куда подале, я честный человек».

— К сожалению, такими честными оказались далеко не все, — печально протянул Бунин. — Особенно изолгалась интеллигенция.

Грузинский согласно закивал:

— А что еще им остается, этим «прогрессивным деятелям» — Луначарскому, Клестову, Гржебину? Ведь они — большевики, всегда были за революцию, готовили ее. Сказали А, говорят Б.

Бунин сжал кулаки, разволновался. Он поднялся, стал расхаживать по комнате. Повернулся к гостю:

— Да что там большевики! Сам беспартийный «серафический» поэт (так называл его Гумилев) Блок прозаически обосновал зверства большевиков и заодно мужицкую жестокость. Читали январский номер журнала «Наш путь»? — Бунин подошел к письменному столу, долго, с ожесточением рылся в ящиках и наконец извлек журнал. — Вот оно самое: «Почему дырявят древний собор? Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой. Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему — мошной, а дураку — образованностью».

Бунин швырнул журнальчик в «буржуйку». Тот моментально вспыхнул, превратился в пепел. Бунин продолжал:

— Неужели Блок ослеп? Неужели теперь он не покраснел за большевистский мир в Брест-Литовске? Неужто не видит, как «отцы революции», боровшиеся под знаменами «всеобщего равенства», ввергли народ в нищету, а сами заняли роскошные дворцы, катаются с любовницами на авто!

— Наверное, — согласно тряхнул головой Грузинский, — тот же Луначарский не «буржуйкой» отапливается.

— Рыба тухнет с головы!

— Иван Алексеевич, а вы слыхали, что Ленин и его правительство собираются переезжать из Питера в Москву?

— Слух упорно ходит. Что ж, то разрушали из пушек древний Кремль, а теперь будут царские палаты занимать. Кто был ничем, тот стал уж всем!

…Это была их последняя встреча. Ровесник Юлия Бунина, Грузинский умрет в Москве через двенадцать лет, в январе тридцатого года. Ему будет семьдесят один год.

Бунин об этой смерти даже не узнает: слишком далеко друг от друга раскидает их жизнь.

— Придет марток — не удержишь порток! — ворчал Бунин, собираясь выходить на улицу.

Солнечные дни, стоявшие на минувшей неделе, сменились слякотью, грязью, сырым порывистым ветром.

— Калоши надень! — наставляла Вера.

— Если бы не к Ивану Фадееву идти, то и носа на двор не высунул.

Твердо решив покинуть Москву, Бунин продолжал распродавать свою большую библиотеку.

— Пусть достанется книжникам! А то ведь «революционный пролетариат» костер сложит! — рассуждал Бунин. И он отправился к полюбившемуся ему молодому, ширококостному и длиннорукому букинисту Фадееву, державшему свою лавочку на Лубянке. — Пусть все вывозит!

Где-то в полдень Бунин миновал университет на Моховой и приближался к Тверской. Вдруг, шагах в полусотне впереди, беспрерывно нажимая на клаксоны, от гостиницы «Национальной» отъехало несколько автомобилей. Грозно ощетинясь штыками, на подножках стояли красногвардейцы.

Автомобили, набирая скорость, рванули к Троицким воротам Кремля.

— Правители поехали! — с восхищением произнес прыщавый парень в длиннополом черном пальто и с рваным портфелем под мышкой. — Сам Ленин, говорят, у нас в Москве теперь жить будет. Кр-расота!

«Жены всех этих с<���укиных> с<���ынов>, засевших в Кремле, разговаривают теперь по разным прямым проводам совершенно как по домашним телефонам». Ив. Бунин. «Окаянные дни».

Новые насельники Кремля, оказавшись за кружевом древних стен, сразу же почувствовали себя непринужденно, словно родились не в разных местечковых поселениях, а великими князьями.