Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Василий оказывается громадным мужиком в новом синем армяке, широконосый, с детскими голубыми глазами и дремучей, в мелких кудряшках русой бородой. Он гудит:

— Пожалуйте, вмиг домчу… Прямо сказать — доставлю!

— Не хвались отъездом, хвались приездом!

Василий вдруг широко улыбается, показав два ряда крепких зубов:

— Тело довезу, а за душу Господь отвечает!

Остальные агенты, за проценты поставляющие гостиницам постояльцев, видя, что дело сделано, сразу теряют к вам интерес и ищут клиентов среди других прибывших.

Мужик подводит вас к легким санкам, помогает удобней разместиться и ловко запахивает на вас новую медвежью полость. Затем с неожиданной ловкостью вскакивает на узкое для его обширного зада сиденье и чуть трогает вожжами. Каурый жеребец, мелькающий белыми пятнами на поджарых кострецах, пригибает голову, косится умным, налитым кровью глазом, все более и более набирает ходу.

И вот сани летят по площади во весь дух, встречный ветер обжигает лицо, вышибает из глаз слезу. Свернули на Каланчевскую. Миновали гостиницу «Петербург». Дорога пошла в подъем. Василий чуть придерживает жеребца, но, миновав Красные ворота, вновь пускается вовсю. Он несется по узкой Мясницкой к Охотному ряду. Мимо стремительно мелькают дома, вывески и прохожие. Словно в сладком предвкушении любви, вы потягиваетесь в санках, отчаянно скрипящих на снегу, уже представляя теплый уютный номер с картинами Клевера и Виноградова на стенах, коврами на полу, изящным журнальным столиком у окна, а в простенке между окнами — трюмо с чистым тонкостенным зеркалом, с мягкой, шоколадного цвета плюшевой софой и такими же креслами, в которых уже сегодня вечером удобно разместятся друзья — гастролирующий на сцене Большого Шаляпин, брат Юлий, приехавший с Капри Горький, писательская братия — Телешов, Андреев, Шмелев, Чириков, Найденов… да мало ли еще кто!

Закипает спор: о новой постановке в Художественном, о только что вышедшей и наделавшей много шума очередной книге Горького, о потрясающем успехе Шаляпина, о скандале одного из великих князей с заезжей балериной, о надоевшем хулиганстве футуристов, возглавляемых каким-то Маяковским (куда только полиция смотрит!), об автомобилях, множащихся на улицах и которые тут же возненавидели извозчики, а москвичи окрестили «вонючками», о крепко прижившейся и все время бурно развивающейся телефонной связи.

Потом Алексей Максимович вдруг хлопнет себя громадной ручищей по лбу и мучительно стонет:

— Почто напрасно время здесь тратим! Корзинкин обещал мне сегодня подать к столу зоологическое чудо — прегро-омадного осетра! — И он развел в стороны ручищи.

Федор Иванович дернул за шнурок. В номер шустро заскочил коридорный.

— Братец, — ласково рокочет Шаляпин, развалясь в глубоком кресле и поигрывая лаковыми штиблетами, — пойди скажи хозяину, что мы проголодались…

— Вам в кабинетец или?.. — почтительно согнулся метрдотель.

— Сегодня прикажи накрыть в «Золотом зале», — пробасил Горький. — Выйдем в люди. Услужающий, напомни Корзинкину про обещанного осетра, пусть будет не меньше лошади. — И Алексей Максимович опять широко развел свои длинные руки с желтыми от никотина пальцами. — Да-с, как лошадь, меньше не приемлем!

Спускались по белой мраморной лестнице, застеленной толстым, мягким ковром, посреди которого была положена ковровая дорожка. Вход на лестницу украшали две бронзовые фигуры — полуобнаженные женщины с могучими грудями и широким торсом. В руках они держали круглые светильники.

В «Золотом зале»! А еще были «Большой зал», «Русский зал», «Охотничий кабинет», кабинеты на террасе, обычные кабинеты — десятка полтора, винный магазин, где только водки стояло не менее тридцати — сорока сортов, а про коньяки и вина говорить не приходится, уютное кафе, винный подвал… Боже, чего только не было в прежней России — обильной, хлебосольной! Это не нынешняя грасская убогость! — Бунин грустно улыбнулся и обвел взглядом домочадцев: они слушали, широко раскрыв глаза.

Долгую паузу осмелился нарушить Бахрах. Россию он покинул юнцом, жил в Киеве, в Москве даже проездом не был. Российская размашистая жизнь не вмещалась в его привычные понятия. Спросил:

— И как часто цвет русской литературы гулял на таких пирах?

Бунин сладко зажмурился:

— Пиры, понятно, шумели. Случалось, что кто-нибудь не рассчитывал своих сил, но это было крайне редко… В ресторанах мы действительно собирались почти ежедневно. И не столько для кутежей, сколько дружеского общения ради. Были вкусные обеды, интереснейшие разговоры. Сюда приходили редакторы, газетчики, актеры, художники, музыканты, а также издатели, с которыми тут же за столом заключались договора на выпуск новой книги. Конечно, сплетен вокруг нас хватало. Что вы хотите: у нас была всероссийская популярность, продавались открытки с нашими портретами, на улицах нас узнавали, оборачивались. Все это льстило самолюбию. Чужая популярность неизбежно возбуждает людскую фантазию.