Мария Сергеенко - Падение Икара

— Кирпичом? Чьи ж это деньги? Мне нечего было прятать. Никогда и ничего. Знаешь, это, наверно, осталось от прежнего владельца, у которого мой дед купил этот домик. Надо вернуть. (Никий не в шутку струхнул.) Впрочем… в голове у меня одни дырки! Он ведь давно умер, и все семейство его перемерло. Возвращать некому. Возьми эти деньги себе, обязательно возьми; до Помпей дорога не близка. Сколько их там? Все твои… (Деньги принадлежали действительно Никию. Собирая его в дорогу, Мус зашил в его сумку сто сестерций, и эту сотню Никий, видя, как круто приходится учителю, и «нашел» под его очагом.) И сейчас же закажем тебе сандалии. Я на твои ноги смотреть не могу… Из своей бы кожи сшил тебе обувку! И подкормись. Вари себе свинину, ешь сало. Мне, пожалуйста, не надо: терпеть не могу ни сала, ни свинины. И бобы мне надоели. То ли дело хлеб! И сытно и вкусно. Слышишь, мальчик?

— Я без тебя куска в рот не возьму, отец. Что ты, то и я…

Спор грозил затянуться, но тут как раз появился раб с деньгами — платой за троих учеников, троих братьев. На следующее утро Бетула с торжествующим видом принес с рынка кусок тощей свинины.

— Она дешевле, — пояснил он Никию, который критическим оком оглядывал покупку, — а все равно свинина. Ты хоть немножко отъешься, мальчик. И я запрещаю тебе брать хоть асс из тех денег, которые ты нашел… Сандалии я уже тебе заказал… Мы измеряли твою лапу… ты спал, не шевельнулся. Это мой тебе подарок: кожа. За работу сосед наотрез отказался взять деньги. И не уходи хоть до сатурналий: дней осталось — кот наплакал. Погляди, какая погода! Еды нам хватит… пожалуй, до февраля хватит. В сатурналии мне всегда дарят бобов и ячной муки… Мы с тобой и на ячном хлебе проживем. Худо ли? Мулы только ячмень и едят, а какие сильные! Онисим твой никуда не денется. У него в Помпеях дом, садик, работа. Я его видел с месяц назад… Хороший человек. С ним теперь еще какой-то скульптор из Рима живет… Все болеет лихорадкой. («Как трясло Тита!») Мрачный такой… И то правда, кто из порядочных людей сейчас не мрачен? Одним негодяям весело. Я жил в Помпеях. Какой оттуда вид на море! Смотришь, смотришь — все на свете забудешь, только бы и глядел! У меня там, под Помпеями, знакомый один был, знатный врач, а уж человек!.. Онисим рассказывал, что по нем все Помпеи плачут, особенно беднота. Врачи знаешь какой народ? Обиралы! Вылечит он тебя, не вылечит, а денежки давай! А откуда у бедняка деньги? Я к нему раз пошел: руки у меня разболелись. Собака, большой такой пес, на кошку кинулась, я стал кошку отнимать — ну, оба меня и погрызли. Он с меня тоже ничего не взял. Смеется. «Мы же, говорит, с тобой товарищи по работе: ты лечишь от невежества, я — от болезней». Так и не взял. Я к нему частенько захаживал — не лечиться, разговаривать. Он многое понимал и не ждал для Италии ничего доброго.

— Он был грек?

— Врачи почти все греки.

— Он жил в Старых Вязах?

— Откуда ты знаешь?

— Его звали Дионисий, сын Никия, афинянин?

— Ты его знал?

— Я его внук.

Бетула медленно подошел к Никию и обнял его трясущимися руками:

— Мальчик мой… стар я… никуда не годен. Как бы помочь тебе? Сделать, чтобы тебе легче жилось! Хоть поживи у меня. Там, может, что-нибудь и придумаем. Я посоветуюсь кое с кем. Тут ведь есть переселенцы из Помпей. Они помнят твоего деда, крепко помнят!

В сенях стукнула дверь, и в комнату вошел сосед Бетулы, сапожник, маленький, плотный человечек. Он оглядел комнату живыми, проницательными глазами и смешно сморщил нос:

— Привет тебе, учитель! У тебя уже сатурналии: мясом пахнет, а? Тут у тебя мальчишка босиком собирается… к скифам, что ли? Ну-ка, поросенок, примерь! — И он швырнул на кирпичный пол превосходные новые сандалии. — И уйми своего пса. Тоже, подумаешь, мелюзга, а кидается лев львом!

— Ты знаешь, Кресцент, кто этот мальчик?

— Не знал бы, так не старался бы. Я твоим богатеньким ученикам таких сандалий вовек не шил и вовек не сошью.

— Ты помнишь врача Дионисия, того, что жил в Старых Вязах?

— Я не римский сенатор, чтоб забывать добро. Если б не он, не было бы у меня дочки: он мне ее спас, мою Примиллу, мою единственную! Все помпейские врачишки в голос каркали: «Помрет, помрет!» А он выходил! Днями и ночами не отходил, из своих рук кормил, поил. Поставил на ноги! Он мне бог, не человек!

— Это его внук.

— Внук Дионисия?! — Кресцент минуту стоял как окаменелый, а потом на Никия обрушился поток бессвязных слов, выкриков и восклицаний: — Внук Дионисия! Мартышка! Мальчик мой дорогой! Подумать только!.. Щенок! Поросенок!.. Что сандалии — всего заверну в кожу!.. Внук Дионисия! Посмотри, Бетула!