Мария Сергеенко - Падение Икара

В этот поздний вечер в сарае стоял такой же раскатистый хохот, как и в доме охотника, Анфимова приятеля, обрядившего сирийца в шкуру убитого им медведя.

И тут, в Сульмоне, Тит напал наконец на след Никия.

Вся труппа знала, что Тит разыскивает своего племянника, и актеры включились в эти розыски, как в свое собственное дело, касающееся лично каждого. Особенно старался Анфим — старался и по врожденной участливости (ему всегда было радостно порадовать другого), и по врожденной страсти всюду совать нос и ловить концы самых запутанных клубков. Он умел находить общий язык со всеми — от оборванных мальчишек, которые его обожали, до их седовласых дедов, которые ценили в сирийце и веселый нрав, и остроумную беседу, и золотое сердце. Всюду за собой он оставлял друзей. Стоило «содружеству свободных артистов» где-нибудь появиться вторично, и Анфима уже встречали широкие улыбки и крепкие рукопожатия. И Анфим горячо надеялся, что его обширные знакомства и собственная проницательность и догадливость помогут в конце концов найти мальчика.

Анфима считала своим человеком беднота, Никомед был вхож в дома городской знати. Хитро и тонко вел он расспросы о Никии и у важных декурионов и у пронырливых торговцев и ростовщиков, которые знали обо всем, что делается в округе. Тит часами ходил по рынкам, форумам, лавкам и базиликам; его терзала мысль, что мальчика схватил какой-нибудь негодяй работорговец, и он уже живет загнанным, замученным рабом, томится в эргастуле, носится на побегушках в каком-то богатом, жестоком, безжалостном доме. Он заговаривал со всеми рабами, которые попадались навстречу, но ему обычно отвечали нехотя и быстро обрывали разговор. Анфим, наблюдавший однажды за такой беседой, состоявшей из вопросов Тита и нечленораздельного мычания раба, посоветовал Титу не разговаривать.

— Ведь на тебе же не написано… я хотел сказать — на тебе написано, что ты воин и не простой солдат, а куда повыше. Я через десять минут выудил у этой мычащей фигуры все, что нужно: ни у его хозяина, ни в окрестных домах мальчика нет. Положись на меня: я тебе найду твоего малыша.

И Анфим действительно набрел на след Никия.

В Сульмоне дела труппы пошли на этот раз очень хорошо.

Никомед сочинил стихи, в которых прославлялись декурионы и магистраты Сульмона, и в первую очередь — квинквеннал Гавий: его ум, гражданские доблести и попечительность о родном городе. Стихи эти, над которыми до колик хохотала вся труппа, были прочтены со сцены их автором, прочтены вдохновенно, с чувством, с дрожью в голосе. Декурионы были польщены; Гавий, растроганный до слез, объявил, что он берет «содружество свободных артистов» под свое покровительство. Никомед всерьез пообещал Анфиму выгнать его из «содружества», если он опять, увлекшись, заденет кого-нибудь из городской верхушки.

— В кого ты обрядишься в следующий раз? Опять в медведя? Хватит! Нам надо наконец и поесть досыта, и собрать на черный день! Отведешь душу в другом месте. Поводов будет хоть отбавляй!

Анфим понимающе кивнул головой, и театральные представления посыпались теперь только крупной солью далеких римских сплетен.

Слухи о трагедии на горном пастбище уже дошли до Сульмона. Их приносили люди, собиравшиеся на ярмарку и подхватившие эти слухи в пути — в какой-то деревне, у случайного прохожего, в крохотной цирюльне маленького городишка. Слухи эти мигом растеклись по бедным кварталам Сульмона, проникли в домики ремесленников и в рабские каморки; и там и здесь их обсуждали одинаково горячо. Толком никто ничего не знал. Одни говорили, что из Рима послан был легион перебить несколько тысяч пастухов, поднявших восстание, но какой-то пастух устроил так, что перебитыми оказались все солдаты, пастухи же не потеряли ни одного человека и отплыли в какую-то свободную страну. По другим рассказам, солдаты перебили своих центурионов и трибунов, соединились с пастухами и ушли в какие-то неприступные твердыни, куда их провел старый пастух, убедивший легионеров стать на сторону пастухов. И кто-то из приезжих привез рассказ о том, какая участь грозила пастухам Марка Муррия, и как их спасли ценой своей жизни старший пастух и его товарищи. Прозвучали имена Критогната и Мерулы, Аристея и Евфимии.

И во всех мастерских, у всех очагов, где хозяйки пекли на обед репу и варили капусту, заговорили о мальчике Критогната, который где-то идет и которого, если он заглянет в Сульмон, надо обогреть и приветить.