Янко Веселинович - Гайдук Станко

— Поцелуемся, добрый молодец! Простимся и простим друг друга. В этом мире мы уже не увидимся. А ведь я начальник. Может, когда и обидел тебя ненароком. Прости!

— Прости и ты меня, и да простит тебя господь! — говорил Зека, целуясь с ним.

Оба вышли из палатки.

Жутко было смотреть, как пустеет редут. Люди уходили быстро, поспешно, забыв о друзьях и товарищах. На всех лицах был написан ужас и страх.

У Чупича полились слезы.

Зека еще раз протянул ему руку:

— Прощай, воевода!

— Прощай, добрый молодец!

Зека пошел в редут сказать своим, чтоб перетащили из палатки порох. Чупич в безмолвном отчаянии смотрел, как рассыпается сила, которой он владел, которая еще вчера была его гордостью и славой. А сегодня? Сегодня…

У него не хватило духу додумать эту мысль до конца. Как безумный бросился от нее прочь…

И прыгнул в Саву. Вынырнув на поверхность, он услышал, как гудит земля.

«Турки!» — подумал он и поплыл к другому берегу.

Зека вернулся в редут. Товарищи встретили его весело. Заврзан был вне себя от радости. Огорчало его лишь отсутствие Сурепа.

«Придет же он», — утешал он сам себя.

У Станко забилось сердце…

— Скорей бы! — воскликнул он, завидев Зеку. — Слышишь грохот? Это они! Я уж и забыл, когда мы в последний раз спокойно сражались. Вечно кто-то стоит над душой, приказывает, когда бросаться на врага, а когда вложить ножи в ножны. А теперь мы словно вернулись к тем счастливым временам, когда мы царили в наших лесах!

— Братья, все ко мне! — крикнул Зека.

Гайдуки обступили его.

— Говорю вам еще раз: драться будем до последней капли крови! Кому хочется жить, пусть уходит. Я никого не держу.

Гайдуки молчали.

— Все остаетесь? — спросил Зека.

— Все!

Голос Зеки смягчился.

— Тогда, братья, простим друг друга. Люди мы, и могли ненароком обидеть друг друга. Бывает, что и сам не заметишь, как обидишь товарища. Так давайте же, братья, обнимемся и простим друг другу все обиды! Огромная сила идет на нас, близок наш смертный час! — Голос его повысился до крика: — В последний раз говорю: кому жизнь дорога, кому есть для кого жить, тот пусть уходит!

Все молчали. Заврзан обернулся: прислонившись к стенке редута, стоял Верблюд.

— Пусть Верблюд уходит, другие не хотят!

— Го́ните меня? — спросил Верблюд. — Ваша дружина меня стыдится?

— Я думал… — серьезно начал Заврзан.

— Меня не интересует, что ты думал. Думаешь, залах пороха мне не по нутру?

— Прости, Верблюд! Я так и думал. Но…

— Я остаюсь с вами! Я свое дело сделал, и теперь мне остается одно — умереть геройской смертью вместе с героями, если, конечно, вы меня принимаете.

Зека обнял его.

— Что ты на меня так смотришь? Я правду говорю! Я свое дело сделал. Кому я теперь нужен? Кому рассказывать о злодействах турок? Кого призывать к защите бедняков? Больше некого. Здесь все, в ком бьется храброе и мужественное сердце! С вами делил я горе и печаль, с вами хочу и умереть! Не думайте, что я мастак только вынюхивать да шпионить. Держать в руках ружье и нож я тоже умею!

Зека, Станко, Заврзан, Йован, Йовица — все целовались и обнимались с Верблюдом. Этот человек словно вдохнул в них новую жизнь и новую силу.

Вдруг раздался грохот. Все вздрогнули… Поляну перед редутом заполнили турки.

— Спокойно, соколы! Стреляйте так, чтоб каждая пуля принесла смерть тому, кто поклялся уничтожить наше племя!

А пока Зека говорил, эти исполины, что так смело смотрели в глаза смерти, разбрелись по редуту…

— Пли!

И грянуло…

Началась невиданная дотоле битва. Расхрабрившиеся турки шли прямо к редуту, но взять его им никак не удавалось.

Станко пребывал в каком-то странном состоянии духа. Он заряжал ружье, целился и стрелял, но мыслями был далеко отсюда.

Перед глазами у него стоял образ прекрасной женщины с ребенком на руках.

Они улыбались ему. Станко видел их так явственно, что ничего иного уже не замечал. А их ласковые слова заглушали грохот, от которого сотрясались небеса.

Станко машинально заряжал ружье и стрелял и, к собственному удивлению, не сделал ни единого промаха.

Справа от него гордый, как бог, Зека, слева — Заврзан, который, точно воробушек, воркует с Верблюдом. Вот он снял с пояса баклажку и говорит Верблюду:

— Выпьем-ка за помин души вон того на серой лошади — чалма с него слетела, и затылок блестит, как медный противень, а еще того черномазого красавца, что рядом с ним.

— Давай! — согласился Верблюд.