Борис Тумасов - Иван Молодой. Власть полынная

Встала, поманила появившегося в дверях ключника:

- Проводи гостей, Захар.

Марфа оказалась единственной женщиной на Совете господ в архиепископском дворце. Никто не звал Марфу Исааковну, но, прознав, что к восприемнику Ионы архиепископу Феофилу сходятся старшины от всех пяти городских концов и именитые бояре, Посадница явилась в Грановитую палату, уселась на скамью рядом с Иваном Лукиничем, тем самым дав понять, что ее голос будет решающим на совете.

Пришел владыка, долго умащивался в высоком архиепископском кресле. Наконец, опираясь на посох, уселся. Был новый владыка невысокого роста, белый от седины, в поношенном стихаре, а голову с остатками редких волос, напоминавших гагачий пух, прикрывал монашеский куколь. Поверх стихаря, чуть ниже аккуратной седой бородки, выглядывала византийская панагия [18] Панагия - небольшая, обычно украшенная драгоценными камнями иконка, носимая на груди архиереями в православной церкви и являющаяся знаком их сана. .

Не терпящим возражений голосом Борецкая начала:

- Почто молчите, господа старейшие, аль воды в рот набрали? А может, намерены сверчками запечными отсидеться? Так время не то. И на владыку не глядите, Феофил в Новгороде без году неделя. Так молвите, как городу жить, быть ли ему вольным, как нашими отцами завещано, либо захудалой вотчиной князей московских?

- Как вотчиной? - взорвался староста конца Завгородья Захарьин. - Ты, матушка, говори, да не заговаривайся!

- Бона куда клонишь - вотчина! - набычился Василий Селезнев и головой повертел. - Москва хоть и сильна, но с каких времен Новгород вотчиной московской был?

Тут Иван Лукинич грамотой московского князя потряс:

- Марфа Исааковна не от себя сказывает, она слова великого князя Ивана Васильевича передает. Это он поминает, что предки его, Ярославичи, княжили в Великом Новгороде.

- Так то мы их призывали, чтоб город боронили от шведов и рыцарей, - подал голос Яков Коробьин, староста конца Неревского. - А опосля не мы ль прогнали их? А то не помнит Иван, сын Василия, как Новгород сажал на киевский стол Владимира Святославича и Ярослава?

Приложив ладошку к старческому уху, Феофил прислушивался, о чем именитые переговаривались. Боярин Онопко пророкотал:

- Московское княжество хоть и растет, как тесто на опаре, однако московский князь на угольях сидит, а петушится, аки птица павлин. Эвон, его Казань саблей щупает, а Литва на щит берет!

- Вот-вот, - согласился Иван Лукинич. - Новгород поглядит, кто старше, Москва аль мы. Когда Московский Кремль еще деревом огораживался, Новгород уже каменным ожерельем украшался, башни сторожевые выставлял.

И умолк, довольный собой.

Молчавший до того архиепископ Феофил заговорил тихо, но властно:

- Москва православию верна, а не потянет ли Казимир новгородцев к латинству?

Василий Селезнев, явившийся на Совет господ от Людина конца, вскочил:

- Мы в вере нашей неотступны, и никто не посмеет склонить нас к латинству!

В палату архиепископского дворца тихо вошел Дмитрий Борецкий. Расслышав слова Селезнева, добавил:

- Коли вы, господа старейшины, под руку Литвы тянете, то надобно оговорить на вече, чтоб веру нашу православную не рушить и к латинству нас не принуждать. О том в договоре записать. А великий князь Казимир Новгороду вольности сохранит. Должно поклониться ему.

Иван Лукинич снова голос возвысил:

- Господа старейшие, как я уразумел, вы к посольству в Литву клоните.

Пригладил бороду, на архиепископа глаза перевел.

- После веча, что вече порешит! - заорал Захарьин.

Вздрогнула Борецкая, к Селезневу всем телом подалась:

- Голос дурной у Захарьина. Ну как крикуны за Москву пересилят?

- Новгородцев Москвой не запугаешь, у Новгорода сила, коли потребуется, мы сорок тыщ ратников выставим.

- То так, - кивнула Борецкая. - Мой Дмитрий первым рать поведет, коли Москва на нас ополчится. А грамоту договорную королю и великому князю Казимиру надобно отписать. Пусть ее сочинит боярин Василий Селезнев. И в ней будут такие слова, чтоб Новгородом правил наместник Казимира не латинской веры, а греческой. А ежели московский великий князь или сын его, Иван Молодой, на Новгород войной пойдут, великому князю литовскому и королю польскому должно на коня садиться и Новгород воевать.

И поднялась, властная, чуявшая за собой силу. Уходя, сказала:

- Ты, Иван Лукинич, на волю судьбы Новгород не пускай, ино волк ненасытный сожрет… Волчонок почнет, волк алчный проглотит и не подавится.