Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– Монголы извечно презирали обжор, а ведь к воровству толкает обжорство, воруют, чтобы обжираться! Обжора всегда голоден, он коня за день съест и мозговые кости высосет, тьфу!

– Вон они, барыласы: их сколько ни корми – даже жирком не схватятся, все тощие, но все время жуют! Чуть скотина в сторону от гурта – сразу ловят и в рот, жевать, жевать, жевать.

Плевать на землю древние законы не велели, и люди лишь делали вид, что являло собой выражение крайней степени неприязни.

– Захват чужого скота, принадлежащего людям ила, приравнивается к воровству, – решительно говорил Джэлмэ. – Иначе все мы превратимся в сторожей и гуртоправов вместо того, чтобы оставаться нукерами. Так?

– Только так! – отвечали ему едва ли не хором. – Лучше уж отчекрыжить бестолковые головенки двум-трем нечистым!

– Когда не ворует вождь – не ворует и народ, – так сказал Боорчу, обычно не словоохотливый, и Чингисхан обратил внимание на то, как эти слова сверкнули червонным золотом. – Сытый человек в здравом уме не украдет. Если он украл, значит, с головой у него не в порядке. А если голова не в порядке – сноси ее с плеч!

– Ха-ха-ха! Охо-хо-хо! – покатывались со смеху тойоны, не ожидавшие столь яростной простоты мысли. – Ой, бедные наши головушки-и-и! – И, как расшалившиеся дети, они укрывали головы руками, клацали якобы от ужаса зубами, строили один другому страшные глаза, выпучивая глазные яблоки так, что те готовы были упасть на войлоки.

Джэлмэ и Чингисхан переглянулись: пусть их протрясет, пусть люди облегчат души смехом.

Когда мало-помалу все утихло, Джэлмэ произнес:

– Это был не смех, это была зараза, сумасшествие! Бедняги… Но как быть с настоящими заразными и сумасшедшими, у которых это никогда не проходит? Можно ли позволять уродам, больным и гнойным плодиться? Скажи, умный Боорчу.

– Надо очиститься и от них, – отвечал Боорчу.

– То есть? – с неприязнью глянул на него Мухулай.

– Рубить головы, – без нажима и как бы без чувства отвечал товарищу Боорчу. – Мы должны думать не о сумасшедших и гнойных, каких немного, а о здоровых и чистых – в этом благо для целого народа, а не в твоей жалостливости!

На это Мухулай ответил глубоким вздохом, который обозначал: ну-ну, давайте, давайте!

– Что-то многовато казней у вас получается… У всех несчастных есть мать и отец… Надо всеми одно солнце… – пробурчал он, ни на кого не глядя, а глядя как бы внутрь самого себя, туда, где совесть и стыд.

И Джэлмэ осек его:

– Если мать и отец сотворили отверженного – это их беда. А мы обязаны предпринять меры, чтобы зараза не распространялась на весь народ. Нельзя множить нечистых и больных… Потому что мы сегодня больше должны думать не о благородстве, а о благополучном будущем своего народа.

Недавно женившийся Дагайма отозвался:

– Кто бы что ни сказал – мне все кажется умным и правильным, я бы примкнул ко всем… Наверное, я не умен настолько, чтобы рассуждать о великом…

Чингисхан за время этих сумбурных, но стремительно проясняющих цель курултаев говорил мало слов. Чаще молчал, сам становясь как памятный камень, на котором высекал надписи древний тюркский властелин…

Но как высчитать приливы и отливы в настроениях племен?

Как заставить вчерашних врагов поверить в могущество ханского замысла и влить это могущество в их плоть и кровь?

Пути человеческие полны капканов греха и силков заблуждений – как выйти на праведный путь Бога-отца – Айыы Тойона Тэнгри?.. И… И его сыновей.

Не счесть лет татарского владычества над Степью. Будучи союзниками Алтан-хана, татары были верными псами и надежно пасли разноплеменное стадо степных народов, рьяно надзирали за ним, не давая никому поднять головы, дабы в ней не завелись крамольные мысли. Однако в опущенной голове быстрее приливает кровь, и многие племена и люди готовы были к неутолимой вражде с жестоким опекунством татар, хотя и помалкивали, боясь доносов и бессмысленных жестокостей, которые за сим следуют. Всякий народ имеет толстых и имеет тонких, имеет зрячих и имеет слепых; среди татарских вождей были такие, кто понимал, что вода и камень точит, что гроздья гнева вызревают в отсутствие солнечного света, а наливаются унижением и обидами. Таковым был отец Усуйхан и Усуй, чье имя Экэ-Джэрэн.