Конрад Мейер - Юрг Иенач

Но вот герцог Роган достиг площадки перед крыльцом. Предупредительно придержал он своего стройного гнедого скакуна, увидев, что бургомистр поднимает золотой кубок, который только что из серебряного кувшина наполнил стоящий рядом седовласый ратман.

Мейер решительно выступил вперед и обратился к герцогу с прочувствованными словами, прося его светлость не погнушаться прощальным кубком, приняв его от города Кура в знак благоговения и признательности. Пока Роган подносил кубок к губам, бургомистр собирался с духом, чтобы поскладнее произнести на французском языке речь, к которой долго и тщательно готовился.

Бургомистр Мейер не был оратором. В совете и на общинных собраниях ему ничего не стоило точно и просто изложить свои мысли и благополучно свести концы с концами. Но ему не было дано прикрывать цветами изысканного красноречия двоедушные чувства и двусмысленные мысли.

Начал он с восхваления прославленной воинской отваги герцога и его высокой государственной мудрости, кои, подобно двум крылатым гениям, поспешили на помощь Граубюндену. Затем он окинул беглым взором ту бездну горестей, из которой герцог извлек граубюнденский парод. Далее последовало довольно туманное место, где речь шла о калейдоскопе чрезвычайных событий, о чудесном промысле божьем и о благородном сердце Людовика XIII. Тут господин Мейер воодушевился, очертя голову перемахнул через логические неувязки и умиленно заверил, что возвращение Граубюндену Вальтеллины австро-испанцами — единоличная заслуга герцога Рогана. Помимо милосердного бога, он один был граубюнденцам заступником и спасителем.

— Воздвигни мы в вашу честь столько колонн, сколько в Граубюндене скал и утесов, все равно наша признательность не будет выражена сполна! — восклицал он. — И будь каждая наша гора монументом… — Тут оратор оборвал свою речь и сам превратился в каменное изваяние.

Запоздалый всадник вылетел из соседней улицы и на полном скаку вмешался в отряд граубюнденских офицеров, напротив бургомистра. Кони шарахнулись в стороны, а седоки с изумлением воззрились на Георга Иенача. Его никто не ожидал! И все же он был тут один, как отверженный, посреди опустевшего пространства.

И тотчас вслед за тем позади герцога взвился на дыбы конь Лекка, а хозяин его метнул злобный взгляд в сторону Иенача. Герцог с учтивым вниманием, не отрываясь, смотрел на бургомистра, а тот видел перед собой запятнанного предательством избавителя Граубюндена как грубую неуместную иллюстрацию к своей речи, видел и вызывающий взгляд барона Лекка и никак не мог поймать нить прерванной речи. С перепугу он стал косить больше обычного и, запинаясь, лопотал:

— Будь в Граубюндене каждая гора монументом… а каждый монумент горой…

— Благодарствуйте, любезный бургомистр! — приветливо прервал его герцог и, поворачиваясь к граубюнденским офицерам, заявил тоном спокойного приказания. — Прошу вас, господа, не сопровождать меня. Правила приличия будут соблюдены сполна, если один из вас согласится присутствовать при нашем переходе через границу. Я желал бы, чтобы это был граф Траверс.

Скромный темноволосый молодой человек с тонкими чертами лица, отвесив благодарный поклон, тотчас же поставил своего коня по левую руку герцога.

— Храни господь вас и ваш славный город, уважаемые господа! — воскликнул герцог и, дотронувшись рукой до шляпы, галопом выехал из ворот на благоухающий весною простор.

Барон Лекк почему-то отстал от всех. Вдруг он круто повернул коня, подскакал к Георгу Иеначу и, выхватив пистолет, крикнул ему в лицо:

— Так Лекк прощается с изменником!

Щелкнул курок, порох вспыхнул на полке, но пистолет дал осечку.

Весенние события всколыхнули и взволновали город Кур и всю страну, но Лукрецию Планта они как будто и не затронули. Она жила одна в родовом замке Ридберг, который находился поодаль от проезжей дороги, упирался в залитый солнцем косогор и отовсюду окружен был цветущими лугами, взлелеянными нивами и плодовыми садами, являя картину сельского покоя.

Зато казисские монашенки всей душой разделяли страхи, надежды и радости страны. В ответ на призыв Юрга Иенача они послали на бой с нечестивцами-французами всех монастырских слуг вплоть до последнего подпаска. Они опустошили свой скромный погреб, щедрой рукой поднося вино тем ополченцам, что направлялись к прирейнским укреплениям, и тем, что шли восвояси. Алебарды и бердыши стояли прислоненные к мирным крестам монастырского кладбища. Стар и млад теснились под стенами обители, и благочестивые сестры без устали бегали туда и назад, до дна опорожняя бочонки с суслом и с вином.