Конрад Мейер - Юрг Иенач

Лицо его вспыхнуло диким торжеством, когда он взял в руки и пробежал глазами долгожданные документы. В порыве восторга он хотел обнять колени своей вестницы; но Лукреция, вздрогнув, гордо отступила назад.

Тогда он поднял руку к небесам и с ликующим вызовом выкрикнул:

— Клянусь, Лукреция, если это удастся, для меня не станет никаких преград! Я перешагну через кровь твоего отца, я вырву меч из рук ангела мести, но ты — ты неизменно, вечно желанная — будешь моей!

Лукреция схватила его за руку и через узкую дверцу ввела в длинную сводчатую комнату, заднюю стену которой занимал старинный, никогда уже не топившийся камин, а над камином был грубо намалеван черный крест…

— В Ридберге свадьбам не бывать! — вымолвила она и, закрыв лицо руками, скрылась в своей комнате.

Когда несколько недель спустя измена герцогу Рогану и освобождение Граубюндена стали свершившимся фактом, о котором шумела вся страна, в душу Лукреции закралось суеверное чувство, что отныне она на веки вечные связана с Георгом Иеначем как тайная участница в спасении родины, а также соучастница его вины… Она была неразрывно прикована к нему с той минуты, как ее сердце впервые испуганно затрепетало перед ним, и, чтобы внутренне отгородиться от него, она изо дня в день напоминала себе, что долг её жизни еще не выполнен и дух отца взыскует кровавой мести.

В конце мая, после того как герцог покинул Граубюнден, Лукрецию растревожило посещение ненавистного ей двоюродного братца. Начал он с того, что ему необходимо поскорее возвратиться в Милан. Там сейчас находится Иенач и лично выговаривает у Сербеллони окончательные условия взаимоотношений между Граубюнденом и Испанией.

Своим влиянием и лживым красноречием полковник явно преуспевает в доверии наместника, что может пагубно сказаться на положении давних приверженцев испанской партии, а его, Рудольфа, лишить плодов испытанной преданности интересам Испании. Давно пора, присовокупил Рудольф, восстановить его на родине в правах гражданства и вернуть ему исконные привилегии. Этого он и рассчитывает добиться во время переговоров в Милане. Он не сомневался бы в заступничестве Сербеллони, если бы Лукреция, к которой издавна благоволит наместник, отдала ему, Рудольфу, свою руку, и он в брачном союзе с ней мог бы вернуть былое величие прославленному роду ридбергских Планта. Ему известно, с каким условием связывает Лукреция свое согласие, — с кровавой местью Иеначу, и это условие он выполнит неукоснительно: врагов у полковника немало, по разным причинам они множатся с каждым днем, что облегчает его задачу. Однако надо дождаться, чтобы Иенач заключил договор с Испанией, ибо он один способен довести это дело до конца.

С тем он перевалил через горы.

У Лукреции от его посещения остался неприятный осадок. Но она настолько низко ставила Рудольфа, что его замыслы не могли не то чтобы встревожить, но даже озадачить ее. Это происшествие ненадолго задержалось у нее в памяти; ее душу волновали иного рода сомнения.

Лето стояло в разгаре, миланские улицы были накалены полуденным зноем. В полумраке зала, где давали прохладу тонкие струйки мраморного водомета, друг против друга сидели двое государственных мужей, поглощенных важной беседой. Большой мозаичный стол на позолоченных грифонах был завален протоколами, проектами договоров, написанными на разных языках и на бумаге разных форматов.

То один, то другой собеседник выразительно простирал правую руку на прохладной, поверхности стола, подтверждая или опровергая какую-либо реплику их негромкого, осмотрительного диалога.

Сейчас один из них, человек могучего телосложения, одетый в огненно-красный кафтан, хмурился, читая бумагу, исписанную мелким почерком, поверх которой старательной канцелярской рукой с росчерками и завитушками было размашисто выведено:

Progetto ossia Idea

Однако же этот прожект или идея явно не встречали поддержки в читающем, а, наоборот, вызывали в нем раздражение; по лицу его то и дело пробегала страдальческая или саркастическая усмешка, а сильные, унизанные перстнями пальцы, казалось, готовы скомкать бумагу. Все же он дочитал до конца и лишь тогда, еле сдерживая негодование, бросил ее на стол.

Его собеседник, аристократического вида худощавый мужчина лет шестидесяти, невозмутимо наблюдал за ним. Манеры этого вельможи представляли собой сочетание итальянской обходительности с испанским высокомерием, но только не в равных дозах, ибо если знаменитый прадед герцога Сербеллони — полководец Карла V — и оставил ему в наследство величавый орлиный нос и дипломатическую сноровку, то своей итальянской гибкостью в обращении он явно обделил внука. А от матери, урожденной Мендоса, вместе с рыжеватыми волосами и белизной кожи Сербеллони получил в дар испанскую надменную чванливость, которая вошла в его плоть и кровь, как ни старался он скрыть ее.