Валерий Туринов - На краю государевой земли

Прошла неделя новой Федькиной приказной службы. К концу близился ноябрь.

С утра на Егория осеннего было морозно. Федька сидел в приказной избе с Козицыным и разбирал с ним текущие дела. Они заели их. Было плохо с кормами: с чего-то тунгусы стали меньше возить рыбы; а с хлебом, как не крути, до лета не дотянуть теперь, когда в остроге стало в два раза больше ртов. И строиться бы надо, завозить лес по зимнему пути. Но потом они решили плавить его летом… И по ясак ходить бы надо… В общем, куда ни кинь, везде дела, и сами по себе они не идут, без приказного-то указа…

Возле избы послышались какие-то голоса и приглушенный шум. Вот кто-то потоптался в сенцах, сбивая с валенок снег. И в избу вошел Потапка, с мороза весь заиндевелый: из-под меховой шапки торчали рыжие кудри и блестели глаза, мягкие, но и упрямые.

— Дядя Федя, тут пришли! — показал он кивком головы назад, на дверь. — Зелемей со своими!

— У тебя что — инородцы вот так запросто ходят по острогу? — спросил Федька пятидесятника.

Евдоким пожал плечами, мол, что в этом такого.

Потапка же, сняв шапку, поправил кудри, затем снова одел ее.

— Ну, что делать-то?

— Что, что! — заворчал Федька, недовольный тем, что острог был проходным двором.

— Ладно, пусти! — велел он.

Потапка вышел из избы и через минуту вернулся. С ним вместе в избу вошли трое тунгусов: маленького роста, они ничем не отличались от Акарки, были такие же сухонькие и желтоватые. Но один среди них все же был выше ростом своих спутников и шире в кости. И в нем не заметно было той робости, что въелась в того же Акарку. Его высокий лоб не скрывал капюшон парки, откинутый назад, и карие глаза взирали на чужаков из глубины большого черепа. В нем было что-то от юкагира: воинственное и злое…

Сам же Акарка был как обычно рядом с Федькой. Он всегда толмачил для него. И вот сейчас, что-то хрюкнув по-своему, он сразу же заговорил с этим неробким ламутом.

— Зелемей, он так говорит, — перевел Акарка и весь из себя стал дуться, напуская серьезность на свою полудетскую мордашку.

Но Зелемея, лучшего из здешних оседлых ламутов, в остроге все знали хорошо, его и представлять не надо было. Тот же Евдоким рассказал уже все о нем Федьке.

«Обманно слово его! Хитрый!» — вспомнил Федька слова Козицына и переглянулся с ним. И тот кивнул в знак согласия ему головой, как бы напомнил об этом.

— Моя твоя не знает! — перевел Акарка слова Зелемея, когда тот показал на Федьку, сразу выделив его из всех присутствующих в избе. — Твоя от белого царя! Моя его слушает!..

«Все вы, поначалу-то, слушаетесь!» — мелькнуло у Федьки.

— Переведи ему, спроси, зачем пришел! Не для того же, чтобы сказать, как он любит белого царя! — велел Федька Акарке.

Акарка не успел и рта открыть, как тут заговорил один из спутников Зелемея, тот, что был старше всех, седой уже, старик. Заговорил он на ломаном русском языке.

— Куликан, моя! — заявил старик. — Кукигир пришел, очень худой люди!.. Побить казак хочет! Так стоят! — показал он на пальцах, что ку-кигиры разбили стойбища в двух днях отсюда. — Не ходи казак Якутск, однако! Ой-ой, плохо!..

Он что-то сказал Зелемею, и тот согласно закивал головой.

По тому, как слушал Зелемей этого старика, Федька понял, что тот весьма уважаем среди сородичей.

Он поднялся из-за стола, подошел к Куликану, пригласил его и Зелемея сесть на лавку, сел опять рядом с Козицыным за стол, спросил гостей о здоровье. Затем он достал клягу с водкой, налил всем по чарке, досталось и Акарке тоже.

Поблагодарив Зелемея и Куликана за вести, он велел Гриньке и По-тапке проводить гостей до ворот из острога.

Отряд Потапки, из пятидесяти казаков, все с самопалами, да еще сабли у каждого, за поясом ножи, вышел к стойбищу Зелемея.

С десяток юрт, берестяных, рассыпались в замысловатом беспорядке. Все в стойбище унылым было, голым, по-нищенски… Но нет, вон там одна из юрт покрыта шкурами, а около нее торчит оленья упряжка. Над юртой, на шестке, болтался по ветру кусочек какой-то облезлой шкурки.

Да, это была юрта Зелемея, главы рода, об этом кусочек шкурки говорил.

И тут из-под сугробов вдруг выскочили собаки, да с лаем кинулись на них, на чужаков.

Потапка свистнул им, прищелкнул языком, точь-в-точь как странник, который ходил в землю Лабинскую, что удивил их на Амуре. И собаки, пристыжено хвостами завиляв, разбрелись по сторонам, опять залезли под сугробы.

Казаки стали разгружать нарты и разбивать палатки, готовясь ночевать здесь, рядом со стойбищем.