Иван Арсентьев - Буян

— Вспомните, что было на сходе, когда брали удельный лес под свою охрану!

— Что мужик, то свое государство…

— Сунься с открытой агитацией — урядник тут же донос на тебя в жандармское управление.

— Получишь земли на Соловках! — зашумело несколько голосов сразу.

Евдоким не мог понять, чего они шумят. Все думают правильно: отрываться от общего революционного настроя народа бессмысленно, расконспирировать кружок до времени — не менее глупо, толковать о захвате земли без оружия в руках — детская забава. Но, допустим, оружие есть и момент удачный подвернулся, а кто стрелять будет? Десять-двадцать кружковцев? Чепуха!

Реплики, слова кружились и, точно несколько течений, столкнувшись, грозили всосать в воронку пустословия всех, у кого не за что удержаться. Ясно было: в кружке единомышленников думают вразнобой, все хотят одного, но хотят по-разному. Евдоким вдруг ощутил в себе незнакомый до того прилив уверенности — уверенности, что он сумеет сказать этим людям что-то убедительное. Захотелось крикнуть дерзко: «Зачем вы беретесь за огромное дело, ежели не верите до конца в истину его»? Ему вспомнилась речь Саши Трагика с площадки амбара в Царевщине. Говорил ведь о вещах всем хорошо известных, и толпа верила ему и бросилась защищать от стражников. Евдоким даже покраснел от внутреннего напряжения и вдруг, как школьник, неуверенно знающий урок, поднял руку. Его движение осталось незамеченным. Один лишу учитель Писчиков, видимо, по профессиональной привычке, обратил внимание, шепнул на ухо Милохову, и тот, пригладив пышные усы, шлепнул ладонью по голой столешнице.

— Граждане, дайте сказать представителю самарских революционеров Шершневу.

Все примолкли, головы с любопытством повернулись к сыну псаломщика. Евдоким, покашляв, сказал каким-то не свойственным ему возвышенным тоном:

— Говоря революционно, мы, крестьяне, ничего не совершим без оружия и без широкой организации, а только повторим кровавые ошибки прошлого. Российская социал-демократия выросла не на пустыре бесплодном. Много людей, глубоко преданных делу освобождения, погибло с оружием в руках в схватках с самодержавием! Почему задушено движение «Народной воли»? Из-за того, что бойцы надеялись сами, своими руками преподнести народу блага готовенькими на золотом блюдце. Они, подобно нам, рассчитывали на всенародное восстание, а широкой организации не создали. Революционная партия оказалась в жуткой изоляции, достаточно было одного предателя в верхах — и партии пришлось тратить силы не на борьбу с царизмом, а на самозащиту! А какие были революционеры, какие светлые головы — первомартовцы! А много ли сделали они? Только и сумели, что сдвинуть тяжкий камень, приоткрыть чуть-чуть ход в российскую темницу. Узников же вывести им не удалось, да и сами узники не знали, куда им идти. Большевики делают по-иному: снизу копают, с подземелья.

— У большевиков, тоже оружия нет! Зачем нам безоружная партия? — крикнул кто-то за спиной Евдокима, но он, не слушая, продолжал:

— Большевики ратуют за ограничение количества членов в их партии, ну и ладно. А я думаю, нам надо наоборот: привлекать к себе больше народа, вооружаться и ждать всеобщего начала. А уж тогда действовать по выработанной программе.

— Ты что ж, молодец, уговариваешь нас ждать, пока мужики все кругом растащат? — спросил строго Жидяев, плоский мужичок с неряшливой бородкой. — Аль, может, ждать тех обрезков, которые сулят крестьянам. Программу читал?

— А вы считаете — умнее бросаться очертя голову в авантюры? Недостаточно тех бестолковых бунтов, которые на корню подавляются правительством? А программы что ж… Программу самим делать надо. Свою. Вот. А я с вами пойду до конца, хоть так, хоть этак, — закончил Евдоким искренне и тоже сердито.

— Нечего ждать! Все забирать надо. Все. И землю и добро — наше оно!

— С паршивой собаки хоть шерсти клок, — твердил упрямо Жидяев. — Не помирать же нам всем с голоду!

Маленький Ахматов щурился молча на всех говоривших, затем махнул сокрушенно рукой.

— На помещичье добро оружия не выменяешь… Говорим, говорим, а как коснется денег — расходимся.

Чей-то угрюмый голос поддержал:

— Верно! Калякаем впустую.

— А я денег принес, — промолвил неожиданно Михешка своим кисловатым голосом и похлопал узкими лазоревыми глазками.

Собрание умолкло озадаченно. Только Милохов, подавшись вперед грудью, воскликнул недоверчиво:

— Ты?!

Михешка качнул гладкой, вытянутой, как пузырь, головой, и поежился.