Якоб Тик - Зигфрид

Это была Ночь, и больше никто.

И тогда поняли, что хозяин не удостоен посещения. Уезжали с пира несолоно хлебавши.

Уничтожали хозяина взорами презрения.

И рыцарь был спасен. Ужасы миновали. Осталась только глубокая грусть.

Серым утром он стоял на высоком бастионе, слушая вопли ветра.

Где-то пролетал одинокий ветер, сжимая сердце смутным предчувствием.

А к воротам замка пришла неведомая пророчица и, потрясая рукой, говорила о мере терпения Господа.

Она призывала к покаянию. Говорила, что Господь сжалился над северными странами. Пошлет им святую.

Она говорила: «Мы все устали… Нас ужаснули ужасы… Мы несчастны…»

«О, если б нам хоть ночь, хоть ночь и безвременье».

Лес шумел и шептал. И росло это шептанье, словно яростный говор, словно грустная жалоба облетающих листьев, умирающих в грусти своей.

Утром бегал растерянный дворецкий в лес с оправданиями. Слезно плакал и бил себя в грудь.

Но его погнали от себя козлоногие лесники.

И весь день бегал горбун по сосновому бору, и за ним с гиком и свистом гналась стая лесников.

Притоптывали козлиными ногами. Пускали гнилые сучья в горбатую спину обманщика.

Шли годы. Наступил день. Королевна спускалась с вершины башни, исполняя небесное приказание. Она шла изгонять мрак.

Она взяла длинную палку и к концу ее прикрепила сверкающее Распятие. Она пошла вдоль лесов, водрузив над головою Распятие.

Иной раз можно было видеть, как из-за кочки поднимался красный колпачок спрятавшегося гнома и два рубиновых глаза зорко провожали королевну.

Черные рыцари дрожали при ее приближении в своих замках, а недобрые часовни, распадаясь, проваливались сквозь землю, поглощаемые пламенем.

Бес покидал одержимого, и тот славил Бога.

Шли годы. Мертвый король сидел на троне, ожидая неверного сына. Однажды ворвался в залу ветерок и зашептал поникшему королю о неожиданном счастье.

И улыбка скользнула на потемневшем лице. И он сошел с трона. Снял рог, висевший на стене, и вышел на террасу.

Призывно затрубил в свой длинный рог почивший старый король в красном и золотом.

Это он встречал свою внучку. Она шла к нему по мраморным ступеням, опираясь на палку с Распятием наверху.

И король-дед повел ее на трон.

После он тихо простился с вернувшейся и покорно ушел в свою гробницу.

Днем и ночью спасенный рыцарь вспоминал милый образ сестры своей, королевны, убиваясь о прошлом. Прошлое нельзя было вернуть.

И он надевал свои доспехи и с копьем в руке мчался в даль лесов и равнин, вонзая шпоры в бока черного коня.

Как часто он с горя вызывал на бой лесного дикаря — бородатого кентавра и пронзал его копьем в пылу охоты… И не один бородатый кентавр, падая, судорожно сжимал кулаки и обливался кровью.

Как часто он стоял над трупом лесного бородача с лошадиным туловищем, не будучи в силах позабыть ее.

Еще с конца копья сочилась алая кровь, а он кричал в лесных чащах над ручьем: «О, если б мне увидеть ее и изменить прошлое…»

И откуда-то издали приближался ропот. Ропот Ночной птицы. Где-то покачивались лесные вершины и можно было слышать: «Ты увидишься, но прошлого не изменишь, пока не придет смерть и не покроет тебя хитоном своим…»

Холодная струйка ручья, наскочив на подводный камень, журчала: «Безвременье, птичье безвременье ночи…»

Скоро призывный рог возвестил о новообъявленной повелительнице этих стран, и вдоль дорог потянулись рыцари на поклон к далекому северному городу.

А у трона юная повелительница говорила новые речи: «Ныне я принесла свет с вершин… —

Пусть все просветятся, и никто не останется во тьме…

Прежде вас звали на вершины за счастьем, а теперь я его даром даю вам;

Идите и берите…»

Так она говорила в нежно сверкающих ризах и в алмазной короне, улыбалась особенной улыбкой… чуть-чуть грустной…

В голосе ее был вздох прощенья после бури, а в изгибе рта — память об угасшем горе…

Подходили рыцари, закованные в броню, преклоняли колени на ступеньках трона, держа в руках свои головные уборы.

И всякому она протягивала руку, белую, как лилия, ароматную, и он прикладывал ее к устам.

Всякому улыбалась.

Но вот преклонил колени молодой красавец, смотревший на королевну глазами, темными, как могила.

Он испуганно помертвел.

И все заметили, что и она чуть-чуть бледнела и улыбка сбежала с малиновых уст.

Потом она холодно протянула ему руку.

Мимолетное облачко грусти и невыразимой нежности затуманило ее взор, когда он склонил пред ней буйную голову.