Анатолий Мариенгоф - Екатерина

А расходились от столов не всегда на четвереньках.

Елисавета валялась перед иконой.

Лекарь Лесток постучал в стену.

С таинственно помигивающих лампадок лилась святость на округлые розовые плечи.

Лекарь Лесток во второй раз постучал в стену.

Елисавета поднялась и оправила платье; потом оправила волосы.

Верзилы крякали, чавкали, рыгали.

Лесток в третий раз постучал в стену.

Тогда Елисавета взяла крест и вышла в сенцы, чтобы привести верзил к присяге.

Те клялись вонючими ртами. Целовали крест. Икали. Широко, до пупа, крестились.

— Дети мои, — сказала Елисавета, — когда Бог явит милость свою нам и всей России, то я не забуду верности вашей. А теперь ступайте, соберите роту во всякой готовности и тихости, а я сама тотчас за вами приеду.

Гренадеры ушли.

Елисавета опять валялась перед иконой Христа Благословляющего, в голос спрашивая у размалеванной деревяшки совета и научения.

Часы прокуковали четверть второго.

Елисавета легко поднялась и крикнула:

— Кирасу, Михайла Ларивонович! Принеси-ка, мой друг, кирасу.

И надела ее поверх платья.

К светлицам гвардии Преображенского полка, что за Литейной улицей, приехала в сопровождении лекаря Лестока и старика Шварца, учителя музыки. На облучке сидел кучером камер-юнкер Воронцов.

Гренадерская рота была в сборе. На шапках из пумповой кожи горели двухголовые орлы и, как в параде, трепыхались страусовые перья: у рядовых красные, у капралов красные и белые, у барабанщиков по краям красные, а в середине зеленые.

Воронцов приказал разломать барабаны.

— Чтоб в тихости, братцы. Разломали.

— Клянусь умереть за вас. Клянетесь ли умереть за меня? — негромким голосом спросила Елисавета.

— Клянемся! — рявкнули гренадеры. — Всех перебьем.

От рявка и гременья прямыми шпагами с медными эфесами и гарусными темляками у Елисаветы сделалось сжатие сердца. Еле слышно она попросила «всех не перебивать»…

— Ну, с Богом, — сказал камер-юнкер Воронцов.

Елисавета села в сани.

Гренадеры ее окружили. Перекрестилась. Цок, цок, цок, цок. Двинулись спасать отечество. Мороз драл носы и щеки.

С дороги Елисавета отделила отряды для заарестования графа Остермана, генерал-фельдмаршала Миниха, кабинет-министра графа Головкина, Лопухина, барона Менгдена — президента коммерц-коллегии и обергофмаршала Левенвольде.

Перед концом Невской проспективы гренадер с разрубленной бровью сказал:

— Вылазь, матушка, ваше высочество. Для тихости дале ногами двинемся.

Елисавета вылезла из саней, но от страха ногами двигаться не смогла. Тогда гренадер с разрубленной бровью взял ее на руки.

Шли.

У Елисаветы мутилось сердце. Гренадер с разрубленной бровью обдавал ее горячим перегарным духом.

Шли.

Елисавета боялась шевельнуться на непомерной ладони, которая тискала ее и мяла.

Шпиц и башенный купол, что над воротами Адмиралтейства, сверкали медными, в огне позолоченными листами.

Пришли.

Явились перед часовыми в караульне. Недремлющая стража, как всегда в таких случаях, — дрыхла. Растолкали.

— Дети мои, — сказала Елисавета, — хотите ли мне служить, как отцу моему и вашему служили?

— Хотим, матушка, хотим! Давно этого дожидаемся! — закричали караульные солдаты.

Караульных офицеров пришлось заарестовать.

Правительница империи сладко спала на груди у девицы Юлии Менгден, когда в покои ввалились гренадеры, предводительствуемые Елисаветой.

— Сестрица, пора вставать, — сказала цесаревна.

— Кругломордая! —вскрикнула девица Менгден.

— Это вы, сударыня? Вы?.. Что вам здесь, сударыня…

Но правительница не договорила. Она увидела медных двухголовых орлов, страусовые перья и красные Преображенские воротники.

— Худое дело, с кумовьями пришла, — шепнула с мрачным юмором девица Юлия Менгден.

— Собирайтесь, сестрица, — приказала Елисавета.

Правительница растерянно взглянула на верзил.

Щеки и носы их, распаленные водкой и морозом, были подобны обмякшим кирпичам.

— Нехорошо мне при них из кровати вылазить.

— Ничего, сестрица, при них можно, это мои дети, — успокоила Елисавета.

Гренадер с разрубленной бровью подал правительнице белье и чулки на штыке.

— Натягивай, мать.

Правительница стала ловить руки Елисаветы.

— Матушка, ваше высочество, не разлучай меня с Юлией!

И плакала навзрыд.

— Ладно уж, не разлучу, — сказала Елисавета. — Ну? Готовы? Идем в сани садиться.