Николай Спасский - Византиец

Весть о падении Константинополя застала Н. в Болонье, где он находился при Виссарионе, 4 июля 1453 года. Этой вести ждали, и тем не менее с трудом поверили в бесповоротность случившегося. Византия существовала больше тысячи лет — почти столько, сколько сама Римская империя. Представить, что ее больше не будет, — не укладывалось в сознании. Как будто умер после тяжелой, продолжительной болезни близкий человек. Еще вчера он был жив, передвигался вдоль стенки, что-то делал, с натугой говорил, пытался шутить — и оставалась надежда на выздоровление. Сегодня ее не стало.

Несмотря на свои двадцать лет, Н., как все дети войны и изгнания, отдавал себе отчет в подлинном смысле происшедшего. Падение Константинополя для него, для грека, для константинопольца, означало очень многое и очень личное. Гибель целого мира, который он любил и считал своим, смерть и страдания близких людей, поругание церквей, в которые его приводили ребенком, кровь и навоз на улицах, визг муллы, разрезающий бирюзовое небо. Разрушение и разграбление всей той сумасшедшей, невероятной красоты, которой славился этот царственный, дивный город — самый красивый город мира. Но дело было не только в этом.

Казалось бы, Н. уже достаточно твердо стоял на ногах. Имел место, заработок. Неплохо освоился в Италии, выучил латынь и итальянский, завел друзей и подруг. Но он сразу почувствовал, что с падением столицы восточного царства из представителя великой державы, хотя и переживающей упадок, он в мгновение ока превратился в эмигранта, в изгоя. Он вырос в Константинополе. Он знал, что Византию не вернуть, пути назад нет. Все разговоры о новой Реконкисте [1] Реконкиста (исп. Reconquista, от reconquistar — отвоевывать) — отвоевание коренным населением Пиренейского п-ва в VIII–XV вв. территории, захваченной арабами. представляли собой жалкий самообман. И тем не менее нужно было продолжать жить и исполнять свои обязанности.

Н. тогда потрясла реакция учителя. Вроде бы Виссарион вел себя так, как ожидалось от него — одного из главных действующих лиц на тогдашней исторической сцене, крупнейшего представителя греческой цивилизации на Западе. Он был искренне подавлен и потрясен, глубоко и тяжело переживал, много молился. При этом кардинал не впал в уныние, не запил, не заболел. Напротив, он развил кипучую деятельность. Несмотря на собственную близость к Святому престолу, Виссарион и в частных беседах, и на людях не стеснялся выражать свое возмущение фатальной близорукостью западного мира и особенно Священной Римской Империи. По крайней мере, публично он ни словом, ни видом не давал понять, что готов смириться с утратой Константинополя.

Уже 13 июля Н. переписал для кардинала черновик его письма дожу Франческо Фоскари. Письмо получилось сильное. При всей трагичности момента Н. испытывал чувство сродни тщеславию, с удовлетворением сознавая свою причастность к составлению этого документа.

По сути дела, с написанием этого письма Виссарион ставил на Венецию как на главную силу антиосманской коалиции. С позиции своего огромного авторитета Виссарион обращался к дожу со страстным призывом сделать все возможное, чтобы положить конец междоусобным распрям между итальянскими государствами и объединить силы для борьбы с общим врагом. Причем Виссарион не ограничился рассуждениями о чести и об отмщении, о защите христианской веры и Святой апостольской церкви от нашествия неверных. С венецианцами такие аргументы не проходили. Да и сам Виссарион прекрасно сознавал, когда нужно говорить о вере, а когда — о власти. Для него власть была тождественна силе. Он был жесткий и прагматичный человек.

Поэтому сразу вслед за вводными посылками Виссарион ставил главный вопрос — что нельзя терять ни дня, что надо любой ценой предотвратить потерю удерживаемых венецианцами островов в восточной части Средиземного моря и крепостей на Пелопоннесе. Без этих плацдармов разговаривать об организации отпора туркам не имело смысла.