Эми Хармон - Из песка и пепла

– Где моя мама? – пропыхтел он, с трудом переводя дух после погони за поездом.

– Она не стала прыгать. Мне очень жаль.

– Maman! – закричал мальчик и снова побежал вдоль рельсов, оскальзываясь на неровной земле и не переставая звать маму.

Ева сдавила ноющие виски и зашагала следом. Она не знала, что еще делать. Ей не хотелось отбирать у Пьера надежду. Не хотелось лишать мужества. Но она знала, что Габриэль не прыгнула. Она любила сына достаточно, чтобы расстаться с ним, если это могло спасти ему жизнь.

При этом Ева прекрасно понимала Пьера, который опустился на насыпь и спрятал лицо в ладонях. Понимала его отчаяние. Жизнь – сомнительное утешение, если тебе предстоит провести ее в одиночку.

– А вдруг она все-таки решит прыгнуть, а я уйду? – прорыдал мальчик.

– Можем немного подождать, – предложила Ева. – Если она прыгнет, то вернется сюда вдоль путей.

– А если она уже прыгнула и поранилась? И лежит где-нибудь возле рельсов? – Сейчас его голос звучал как у потерянного малыша.

– Мы услышим, когда она начнет нас звать, – мягко ответила Ева.

Пьер уныло кивнул. Некоторое время они сидели бок о бок в ожидании зова, который не мог раздаться. Наконец Ева поняла, что больше не в силах выносить тишину. Она замерзла, у нее саднило все тело, а вокруг росли совершенно одинаковые деревья. Она понятия не имела, в какую сторону им идти.

– Пьер, ты узнаёшь эти места? – спросила она тихо. – Есть предположения, где мы?

– Берген-Бельзен на севере. Значит, эти рельсы тоже ведут на север. – Он махнул вслед ушедшему поезду, после чего указал прямо перед собой. – А мы собирались на запад. Бельгия там.

– А у меня на родине ничего не осталось, – пробормотала Ева. Пожалуй, у нее не осталось ничего в целом мире, но она усилием воли прогнала эту мысль. Погоревать можно будет и потом. Сейчас ей нужно было выжить. – Я пойду с тобой в Бельгию. Твоя мама сказала, что у вас тетя в Бастони. И что она сама отыщет тебя после войны.

Пьер кивнул и немного просветлел лицом, утешенный, что все-таки остался не в полном одиночестве.

– Надеюсь, мы еще в Швейцарии, – задумчиво сказал он. – Если так, все будет в порядке. Мы можем пойти куда угодно и попросить совета и помощи. Но сначала нужно понять, где мы. Солнце вот-вот встанет. Давай я заберусь на дерево и посмотрю, что за лесом. А если ничего не увижу, пойдем по рельсам обратно на юг. Мама говорила, там должен быть город.

Габриэль готовила его к самостоятельному путешествию. Это было очевидно. Ева кивнула, и мальчик начал карабкаться на ближайшее дерево. Не прошло и нескольких минут, как из кроны донесся его взбудораженный голос:

– Там есть дорога! Я вижу дорогу! Дойдем до нее и поищем какие-нибудь указатели.

Спустя некоторое время они действительно выбрались на дорогу, и это, безусловно, было поводом для радости. Вот только радость их прожила недолго. Первый встреченный указатель гласил: «Франкфурт 10 км».

Они были в Германии.

28 марта 1944 года

Признание: я предал свои клятвы и не раскаиваюсь.

Ева однажды сказала мне, что уверена только в двух вещах. Во-первых, что никто в целом мире не знает природы Бога. Ни один человек. А во‑вторых, что она меня любит. Мои жизненные убеждения начинают сводиться к тем же пунктам. Я люблю Еву и всегда буду ее любить. В остальном я знаю только то, что ничего не знаю.

Многие с охотой расскажут, в чем заключается воля Господа. Но на самом деле ее не знает никто. Потому что Бог тих. Всегда. Он тих, а вопль отчаяния у меня в голове так громок, что сейчас я могу лишь поступать сообразно своей воле и надеяться, что она каким‑то образом совпадает с Его.

Анджело he давали покоя пустые страницы в дневнике Евы. Ее схватили, украли, отобрали у него, и теперь ее история была не закончена. Анджело не мог этого так оставить, а потому решил, что продолжит писать в блокноте сам, пока тот не вернется к законной хозяйке.

Первую запись он сделал в день, когда отправился в Ватикан – на костылях, в штатском и до последней мелочи напоминая человека, который едва избежал смерти, причем неоднократно. Его сразу же проводили в кабинет монсеньора О’Флаэрти, а тот позвал монсеньора Лучано.

– Ты выглядишь так, будто побывал в аду, – пробормотал О’Флаэрти, приподнимая за подбородок его опухшее лицо. – Из тюрем и с улиц забрали больше трехсот человек. Никто не знает, что с ними стало. И вдруг мы получаем весть, что ты жив. Избит, но жив. Что случилось? Куда тебя увезли? И что с остальными?