Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

Хорошо спалось Орловцеву. Во сне он чувствовал себя молодым, сильным, лёгким. Он шёл по маленькому городу, по старым, узеньким улочкам. Город горел, а он спокойно гулял между пылающими домами. Он шёл по улице к рыночной площади. Постепенно он узнавал этот город. Бывал в нём когда-то давно. На рыночной площади его осенило: старая кирха, площадь, замощённая брусчаткой. Здесь проходил их парад. Он узнал этот город — горел Инстербург. Навстречу ему от магазина-салона перчаток фрау Мари Бродовски шла изысканно-строгая сестра милосердия, держа за руку молодого высокого мужчину, явно похожего на Орловцева. Она держала его за руку так, как матери держат трёхлетних сыновей. Это их сын.

— Сынок, сынок, иди ко мне, — закричал Орловцев, но не услышал ответа. Он подошёл к ним ближе и теперь окликнул женщину:

— Вера, Вера, это я, — но его не услышали и в этот раз. Они не узнают его. Им надо показать фотокарточку, где они сняты вместе с Верой. Орловцев сунул руку в карман кителя. Но карточки там не оказалось, только квитанция из фотоателье. Да, ведь он тогда в суматохе отступления так и не получил фотокарточку. Надо немедленно забрать её. Он быстро нашёл фотоателье Лутката, дверь была не заперта, но у стойки никого не было. Осмотрелся по сторонам, прямо перед ним на стене в рамке висела фотография: два русских офицера и молодая красавица. Это они с братом и Верой, это они на этой карточке. Он снял карточку со стены и помчался к Вере. На базарной площади он её не нашёл, заметался по улицам. Сердце сжалось, отозвалось болью. Их нигде нет. В отчаянии кинулся за старую кирху к лестнице, выводившей к горбатому мосту через реку Ангерапп. Там на мосту стояла его Вера, а внизу с дальнего берега пускали кораблики его взрослый сын и мальчишка в гимназической форме.

— Юра, Юра, ты тоже вернулся. Я нашёл всех вас! Мы все встретились в этом городе. — Он поднял фотографию и помахал ею, мальчишки смеялись и махали ему в ответ с другого берега реки, а Вера, его Вера, бросала с моста в бумажные кораблики горящие факелы, откуда-то появлявшиеся в её руках. Кораблики горели, а она снова и снова бросала факелы.

— Вера, что ты делаешь? Ты же сожжёшь их, — хотел крикнуть Орловцев, но не смог.

Берега реки стали расходиться, мост треснул посередине. Он оставался на одном берегу, а они, Вера, Юра и его сын, на другом. Орловцев изо всех сил удерживал мост, ему удалось стянуть половинки, не дать разойтись берегам. Теперь они вместе, они навсегда вместе.

Сладкая истома растеклась по всему его телу, словно горячий маленький шар катался в его груди. Шар рос, становился все горячее и горячее, будто раскалённое солнце разбухало в нём и стремилось вырваться на волю. Острая боль пронзила его грудь, но он не проснулся. Орловцев и не хотел просыпаться, боялся, что исчезнет этот город вместе с его близкими, как исчезли они в реальной жизни. Он изо всех сил вцепился в перила моста и ещё несколько мгновений удерживал свой сон. Он ещё мог видеть Веру и ребят, горящие кораблики, плывущие по воде, багровой от зарева пожара, охватившего старинную кирху. Затем боль затопила его грудь, поднялась и вспыхнула в голове ярким солнцем, наконец вырвавшимся из его тела.

Когда утром тринадцатого января генерал Петровский открыл штабное совещание, артиллерия фронта уже в полную силу утюжила позиции противника. Тысячи орудий вели ураганный огонь по заранее намеченным целям. Огненный вал сметал первые эшелоны обороны врага. На совещании уточняли планы уже начавшейся наступательной операции, дошла очередь до выхода частей фронта к Инстербургу. Генерал вызвал для короткого сообщения Орловцева. К всеобщему удивлению, офицер на совещании отсутствовал. За ним тотчас отправили адъютанта, который вернулся через несколько минут, положил перед начальником штаба папку с бумагами и картами и, наклонившись к нему, что-то сказал. Генерал развернул карту, внимательно рассмотрел схему движения частей 11-й и 5-й армий при наступлении на Инстербург. Затем, явно опечаленный, объявил:

— Товарищи офицеры, наш старый сослуживец капитан Орловцев скончался сегодня ночью, завершая корректировку плана операции по взятию Инстербурга. Начальник тыла, распорядитесь, пусть тело капитана передадут для хранения в морг госпиталя, хоронить Орловцева будем в Инстербурге, куда должны войти в двадцатых числах января, как он и запланировал. А сейчас продолжим работу.

Дальше совещание шло своим чередом, обсуждали выход к рубежу Деймы и форсирование реки, взятие Тапиау и далее выход на подступы к Кёнигсбергу. Штабные в просторной зале немецкого особняка уточняли детали операций, а по полям Пруссии неслись потоки стальных машин, вспарывавших снежное пространство и разрывавших оборону врага, сминая всё, что оказывалось у них на пути.