Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

Почти полмесяца Штабной оставался в Вильнюсе, работал до рези в глазах, недосыпал, путал день и ночь. Понимая, что так работать нельзя — попросту надорвешься и сломаешься, он заставлял себя иногда выходить на улицу. Выходил в сопровождении офицера из охраны штаба фронта в основном по утрам, когда людей на улицах было немного и жара еще не раскаляла мостовые и здания. Он гулял по самым любимым местам старого города, только что освобожденного от немцев. В памяти Орловцева Вильнюс оставался тем самым шумным городом, который он впервые увидел молодым подпоручиком. В городе, конечно, не было петербургского столичного блеска, но какой-то неуловимый аромат, витавший в городском воздухе, создавал молодым офицерам приподнятое, романтическое настроение. Виленский дворец тогда занимал генерал от инфантерии Кршивицкий Константин Фаддеевич, исполнявший должность генерал-губернатора литовских губерний. Генерал, старый вояка, после академии ещё захватил военную кампанию в Польше и знатно отличился на пару с братом в войне с турками. При нём во дворце давали балы, Орловцев охотно танцевал там с виленскими красавицами и теперь, прогуливаясь по старой Вильне, частенько вспоминал молодость.

После освобождения Каунаса 1 августа 1944 года и окружения группировки вермахта, не успевшей выскочить из окрестностей города, появилась необходимость переноса штаба ближе к линии фронта. Для этого выбрали местечко в пяти километрах северней Казлу-Руды, в сосновом лесу. Выбор такого места для штаба определялся также и тем, что здесь располагалась большая железнодорожная станция, и русская армия использовала ее еще в прошлую войну. Группа мастеровых солдат старшего возраста, сама собой сформировавшаяся при штабе фронта, быстро подготовила хорошо замаскированные блиндажи, и теперь Штабному предстоял очередной переезд.

Штаб 3-го Белорусского фронта грузился в состав на Вильнюсской товарной станции, там же, где тридцать лет назад грузились полки корпуса генерала Епанчина. Тогда, 6 августа 1914 года, вместе с солдатами на отправку явилось много гражданских — знакомые, друзья, матери, жёны и дети пришли провожать офицеров. Орловцева провожать было некому, и он налегке отправился в Кальварию, где назначили место сосредоточения частям корпуса. Домой он вернулся только через четыре года. Да и домой ли он вернулся? Офицерам русской императорской армии было не дано разобраться в этом. И теперь та давняя поездка в небольшой городок представлялась Орловцеву как начало восхождения на Голгофу, начало трагического пути не только Орловцева, его друзей, армейских офицеров, но и всей великой русской Державы. Тем более что название Кальвария, та географическая точка на карте, с которой для них началась великая война, она и есть по-латыни — Calvaria — Голгофа. И взошли они на ту Голгофу, и претерпели великие мучения, и много жизней положили, а страну не спасли. Воскрешения не случилось.

Страшный трагический разлад случился тогда в душе Орловцева, он ощутил полную безысходность. Большинство русских офицеров испытывали те же чувства. Для разрешения внутреннего разрыва нужно было сделать какое-то усилие, результативное, личное. Опорой в жизни ему стала мысль о возврате к той начальной ситуации, когда они ещё только обнажали оружие. Когда страна его жила, и друзья его жили, и брат, его младший брат, был жив. Тогда он и уверовал в то, что будет ещё момент, когда они снова поднимутся на свою Голгофу и вновь повторят тот путь, на этот раз победный, от границ Восточной Пруссии к Кёнигсбергу и дальше — к Берлину. И победа эта возродит их Родину. Что лежало в основе его веры, точный расчёт или проявление душевной боли — Орловцев не знал. Но он не удивился, когда ожидания его стали сбываться.

Так же, как и тридцать лет назад, людской муравейник затопил станцию, и казалось, нет никакой силы, которая могла бы придать этому бурлению хоть какую-то упорядоченность. На самом же деле служба военных перевозок работала чётко. Всё было погружено вовремя, и состав отправился в Казлу-Руду точно в намеченное время.

На новом месте Орловцев сразу же продолжил свою незаметную работу. Иногда, в редчайшие свободные минуты, начальник штаба 3-го Белорусского фронта Александр Петрович Покровский заходил к Штабному. Он совсем недавно получил звание генерал-полковника, и их очередной разговор начался с поздравлений генералу, затем быстро перешел на анализ ситуации и план действий фронта на осень 1944 года. Соответствующих директив из Ставки ещё не поступало, но командование фронта уже обдумывало дислокацию войск при выходе к границе для дальнейшего развития наступления теперь уже на территории Восточной Пруссии. Разговоры эти были несколько странными: чего, спрашивается, генерал-полковнику обсуждать такие вопросы с каким-то капитаном, но генерал интересовался боевыми действиями 1-й русской армии в начале еще той, Первой, мировой. Он и сам участвовал в той войне, но попал на фронт только в конце 1915 года еще совсем юным семнадцатилетним пареньком после ускоренного окончания школы прапорщиков. А Орловцев уже тогда был офицером Генерального штаба, непосредственно воевавшим в Восточной Пруссии.