Кейт Куинн - Змей и жемчужина

— Да сопутствует тебе удача, — сказал я Марко, хотя знал — он наверняка проиграет, и собрал свою колоду карт. Старые потёртые карты, обтрёпанные по краям и засалившиеся, со следами жирных пальцев и пятнами от вина, но за прошедшие годы я сделал себе на них очень неплохие деньги. Я , конечно, выгляжу, как жалкий оборванец, от которого отвернулась удача, — мой кожаный камзол истрепался, протёртая до дыр рубаха залатана на локтях, рейтузы на и без того кривых ногах сидят как нельзя худо — но карлику не стоит выглядеть хоть сколько-нибудь зажиточным. Мы и так привлекаем слишком много внимания и являемся лёгкой добычей, так что нам ни к чему выделяться ещё и богатым платьем. Вышитые рукава и дорогие плащи не про нас. К тому же, чем меньше денег я трачу на одежду, тем больше у меня остаётся на покупку книг. Я пощупал монетки в моём кошельке, прикинул, что тут хватит на хороший ужин и бутылку доброго вина, и убрал свою карточную колоду.

— Пожалуй, я нынче вечером пойду попытаю удачи где-нибудь ещё, — сказал я Анне, когда она, вытирая руки о передник, вернулась к моему столу. — Твой приятель, что теперь сидит у очага, всё ещё бросает на меня злобные взгляды.

— Можешь нынче пойти со мною на рынок и понести мою корзинку, вот твоё наказание. — Анна упёрла руки в боки. — Это самое малое, что ты можешь для меня сделать за то, что я улестила этого придурка и отвлекла его от мысли задушить тебя. Этот ненормальный так шарил у меня под юбкой, словно искал там золото.

— Плоть прекрасной Анны много слаще золота, — заметил я и подал ей руку. Она взяла её и засмеялась — но не надо мною. Анна никогда надо мной не смеялась — поистине редкая девушка, впрочем, скорее не девушка, а женщина — она уверяла, что ей двадцать лет от роду, но я бы поспорил на деньги, что ей уже двадцать пять, а выглядела она на все тридцать. Когда особа женского пола подаёт вино в дешёвой таверне, это быстро делает её плечи сутулыми, грудь — слегка отвислой и поселяет вокруг глаз мелкие морщинки. Но у неё всё равно были прелестные ямочки в уголках губ, у меня поднялось настроение от этих очаровательных ямочек, пока мы выходили из таверны.

— Ты всё время нарываешься — скоро зайдёшь слишком далеко, и тебя как пить дать укокошат, — остерегла меня она, когда мы влились в толпу. Мужчины и женщины тесно стояли вдоль улицы, толкаясь и вытягивая шеи, чтобы получше рассмотреть какую-то диковину — какую, я не видел, поскольку был слишком мал ростом. Должно быть, там где-то движется танцующий медведь или шествующий во главе процессии кардинал. А может, там танцующий кардинал; я бы заплатил, чтобы увидеть такое зрелище. — Тебе вовсе незачем ещё и дразнить их, после того как ты забрал их деньги, Леонелло. В один прекрасный день ты подколешь человека, который этого не потерпит — и всадит тебе нож прямо в ухо.

— Ну, нет, это я первым всажу нож в его ухо. — Умение играть в карты было не единственным искусством, которым я овладел за свою сомнительную карьеру. Нож был удобным оружием для такого низкорослого человека, как я, который никогда не сможет поразить врага мечом или свалить с ног ударом кулака. Я всегда держал отлично заточенный нож на виду, за поясом, и два-три ещё, спрятанные там, где было не видно.

— Есть более лёгкий способ зарабатывать себе на жизнь, чем обчищать пьяных, — продолжала между тем Анна. Она специально шла медленнее, чтобы приноровиться к моим коротким шажкам, за что я всегда был ей благодарен. Когда я шёл с ней, то старался не перебирать ногами слишком поспешно, шагая твёрдо и держа носки прямо, хотя от этого у меня ныли суставы, но когда вечно стараешься угнаться бегом за более длинноногими людьми, почти невозможно не двигаться, как спасающийся бегством краб. — Вчера хозяин таверны говорил мне, как ему хочется устраивать по вечерам в общей комнате какое-нибудь увеселение для гостей. Ты мог бы жонглировать грецкими орехами, откалывать шутки, смешить людей. Ты мог бы даже нарядиться в разноцветный шутовской костюм, как шут в богатых домах. Монеты бы текли к тебе рекой, вот увидишь. Когда тебе хочется, Леонелло, ты можешь быть очень смешным.

— Анна, — вздохнул я. — Анна с блестящими как янтарь глазами и добрым сердцем, я тебя глубоко уважаю, но боюсь, ты во мне ошибаешься. Я не умею жонглировать. Я не умею кувыркаться. Я не стану потешать гостей и шутить, и ни за какие деньги во всём подлунном мире я не соглашусь надеть шутовской наряд.

— А ты обидчивый, тебе это известно?