Кейт Куинн - Змей и жемчужина

— Откуда ты узнал, какие у меня на руках карты?

О Господи! Я бросил на него усталый взгляд. Никому не нравится проигрывать свои деньги карлику; стало быть, карлик шельмовал. Я, разумеется, умел шельмовать. Я умел незаметно доставать карты из рукава; умел раздавать карты, как хочу, хоть все будут червы, хоть все до единой будут валеты. Но я не шельмовал. Тех, кто шельмует в таверне, слишком часто избивают до полусмерти и выбрасывают за дверь, а когда бьют человека моего роста, его легко можно невзначай убить.

— Уверяю тебя, я не шельмую, — сказал я, показывая всем своим видом, что подобные обвинения мне надоели. — Это простая математическая неизбежность.

— Это ещё что? — Ишь какой подозрительный. — Небось колдовство?

— Это всего лишь означает, любезнейший, что, когда я играю в примьеру, я считаю вышедшие карты. И рассчитываю вероятность, с которой у тебя на руках окажутся карты, которые ещё не вышли. Мои расчёты — это не колдовство, а математически оценённые шансы, и именно поэтому я знал, какие карты находятся у тебя на руках.

— Слишком много больших слов для такого маленького человечка, — утробно расхохотался один из остальных игроков. — Небось у тебя в загашнике столько же слов, сколько и колдовских штучек?

— Должно быть, для кое-кого обыкновенный счёт — это то же самое, что колдовство. — Я высыпал в свой кошелёк последние монеты со стола. — Хочешь попробовать посчитать карты в нашей следующей партии? Думаю, тебе придётся снять с ног сапоги, когда досчитаешь до десяти.

Я терпеливо ждал, пока он пытался понять смысл моей насмешки. До пьяных даже оскорбления доходят не сразу. Наконец он уразумел, в чём соль, и густо покраснел до корней волос.

— Ах ты, жалкий маленький свинёнок!

«Во всяком случае, не такой жалкий, как твоё умение играть в карты, — мог бы отпарировать я. — Или твой убогий сморщенный член, который ты вечно уговариваешь Анну потрогать». Но вслух я этого не сказал. Никто не любит, чтобы кто-то указывал ему на его умственные или физические недостатки. Карлики тоже не любят, когда насмехаются над их внешностью, но в отличие от прочих людей внешность карлика как бы принадлежит всем. Дети, женщины, мужчины — все они могут указывать на нас пальцами и смеяться и говорить, что им вздумается. Я знал это ещё с тех пор, когда был маленьким — вернее сказать, когда я был совсем маленьким и впервые понял, что никогда не вырасту большим.

— Ещё партию? — вместо того, чтобы ответить, спросил я и с безукоризненной ловкостью одним движением запястья развернул карты веером.

Пьяный хлопнул мясистой пятерней по столу, так что все глиняные кружки с грохотом повалились на стол и сидящие у огня игроки в зару оторвали взгляд от стаканчика с костями.

— Ах ты, убогий маленький шулер! Да я обмотаю твою вонючую шею твоими же собственными кишками!

Звон вонзившегося в стол ножа заставил его замолчать. Я всадил клинок в дерево точно между его указательным и средним пальцами, ни на йоту не задев их — ловкий трюк, который не раз помогал мне быстро скрыться. Пьяный посмотрел на торчащий из стола нож, и к тому времени, когда он, наконец, сообразил, что остриё вошло в дерево, а не в его руку, я выдернул клинок из доски и между мною и им встала Анна.

— Ещё вина? — ласково спросила она своим усталым нежным голосом, который нравился мне в ней больше всего. — Коротышка уже заплатил, так что почему бы тебе не промочить горло? Вот, держи наше лучшее красное...

Он позволил ей увести себя в сторонку и вложить в его лапищу кружку пойла, которое здесь называлось вином, а она позволила ему немного пощупать её плоскую грудь, одновременно сурово посмотрев на меня поверх его плеча. Я сделал извиняющееся лицо, пододвигая к ней одну из монет, потом поглядел на моих оставшихся двух партнёров.

— Может, сыграем ещё партейку?

— Нет, примьера не для меня. — Это сказал высокий дружелюбный малый, красивый брюнет, который только ухмыльнулся, когда я всадил в столешницу нож. Его звали Марко, и от него почему-то всё время пахло корицей. За последние месяцы я выиграл у него немало монет, но он ничуть не держал на меня за это зла. — Я предпочитаю зару, — признался он.

По-моему, зара — это игра для идиотов. Я сам никогда не играл в зару или в какую-либо другую игру, где всё решает лишь везенье. Больше всего я любил шахматы, но шахматы — игра аристократов. В низкопробных римских тавернах, где я зарабатывал себе на жизнь, едва ли найдётся хоть несколько шахматных досок.