Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 2

Но подсудимый превосходил их в силе и стойкости. Ни хитростью, ни уговорами, ни угрозами от него не добились ни слова. Бескровные губы оставались немыми. Может быть под пытками он станет более сговорчивым? И Карлосу объявили, что если он с должной откровенностью не ответит на все вопросы, его подвергнут жесточайшим истязаниям.

Сердце Карлоса возмутилось, и страх более сильный, чем страх смерти, вынудил его вступить в короткую схватку с неизбежным. Он сказал:

— Вашим собственным законам противоречит подвергать пыткам преступника, признавшего себя виновным, только для того, чтобы он показал ещё и на других. Закон гласит, что человек любит самого себя больше, чем своих ближних, и если он признал себя виновным в отступничестве, то тем более показал бы и на других отступников, если бы таковые были ему известны.

В этом Карлос был прав. Благодаря своей эрудиции он мог цитировать по памяти отдельные статьи закона, которыми должно было руководствоваться в своей деятельности «святое правосудие». Но какое было дело членам тайного суда до законов и постановлений? Мунебрега скрыл своё замешательство за издевательской усмешкой:

— Этот закон утверждён для другого рода публики, вы же, лютеранские безбожники, так дали укорениться в себе словам «люби ближнего более самого себя», что с вас надо с живых кожу содрать, прежде чем вы дадите показания против своих единомышленников. Я объявляю Ваш довод несостоятельным.

Потом с соблюдением всех формальностей был зачитан приговор — он был куда страшнее, чем приговор к смерти.

В своей одинокой камере Карлос бросился на колени, прижался пылающим лбом к холодному камню, и в муках безысходности закричал:

— О, Господи, дай чтобы эта чаша — только эта — меня миновала!

При своей изнеженности и богатом воображении он с омерзением отвращался от вещей, которым более грубые натуры с вызовом противостояли. Его впечатлительность тысячекратно усиливала причиняемую ему боль, вернее ту, которую только вознамеривались ему причинить. Его душа была как уставленная зеркалами комната, стены которой многократно отражают всё, что в ней происходит, и мерзости громоздятся в огромную, высокую до неба гору, кроме которой не видно уже почти ничего. То, что другой переносил однажды, он в холодящем душу предчувствии переносил бессчётное количество раз.

Были моменты, когда его нервозное отвращение становилось невыносимым. Страх и трепет овладевали им. Он был готов молиться, чтобы Бог в своём милосердии отнял у него жизнь, чтобы он, когда придут палачи, был недосягаем для их жестокости и злобы.

Одна мысль преследовала его, подобно демону, и ввергала душу в смятение. Эта мысль пришла к нему, когда Мария Гонсалес сказала ему, что видела его брата. Что, если у него исторгнут горячо любимое имя! Что, если он в бесконечном бессилии своём станет предателем? Однажды он уже был близок к тому, чтобы предать его из-за своего эгоизма! Может быть, это — наказание за тот грех, если он теперь, потерявши над собой контроль, выдаст его палачам? Если он даже и сохранит власть над собой, в чём он сильно сомневался, то разве невозможно, что когда помутится его разум, он не произнесёт таких слов, которые принесут его брату неминуемую гибель?

Карлос пытался думать о смертных муках своего Спасителя. Он хотел просить у Господа силы и выдержки, чтобы перенести неизбежное. Иногда он со слезами выкрикивал слова мольбы, но потом обессиленные уста надолго замолкали. Он не знал, слышит ли его Бог, ответит ли Он ему. Проходили дни. Они были лишь немногим более беспросветными, чем ночи, когда сон бежал его глаз, и жуткие видения, одно страшнее другого, мелькали перед его взором, но он знал, что самым страшным из этих видений до действительности очень далеко.

Однажды в сумерках он сидел на своей скамье, прижавшись щекой и виском к холодному камню, им владела беспокойная дремота. Чувство сводящего с ума страха не покидало его ни на мгновение. Сейчас, во сне, оно перемешалось со светлыми воспоминаниями, сплетая их в причудливые видения. Он видел себя в Нуере в то солнечное утро, когда первый, такой острый в своей силе конфликт его жизни разрешился решительным словом: «Хуан, мой брат, я никогда не причиню тебе зла! Да поможет мне в этом Бог!»

Скрип поворачиваемого в замке ключа и яркий свет факела заставили Карлоса очнуться. При входе тюремщиков он содрогнулся. На этот раз ему не надо было переодеваться в балахон. Он знал свою участь. Он кричал в своей безысходности, но крик этот слышал только Бог, перед людьми он хранил молчание.