Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 2

— Всё это в том случае, — подал голос Мунебрега, — если Вы отрицаете возведённое на вас обвинение. Вы отрицаете его?

— Мы считаем, что он отрицает, — сказал доминиканец и пристально посмотрел в глаза Карлосу, — Вы отрицаете свою вину?

Карлос встал со своего места и на несколько шагов приблизился к столу, за которым сидели люди, взявшие себе право распоряжаться его жизнью. Обращаясь главным образом к настоятелю, он сказал:

— Я знаю, что если последую путём, который по доброте своей подсказали мне Вы, господин аббат, я, может быть, немного отодвину неотвратимое. Мне придётся делать мнимые выпады и во тьме биться со свидетелями, которых

Вы мне даже не назовёте, и тем более, не покажете. Или я могу позволить Вам медленно, капля за каплей, выдавливать из меня признания. Какой в этом смысл? Ни ради истины, ни ради лжи, которую, возможно, Вы вырвете у меня на допросе с пристрастием, Вы не отпустите своей жертвы. Я предпочитаю прямой путь, который всегда самый короткий — вот я стою перед вашими святейшествами как сознательный протестант, который больше не верит в милосердие людей, но тем сильнее верит в милосердие всемогущего Бога.

При этих полных отчаянной решимости словах среди «праведных судей» произошло непроизвольное движение изумления. Настоятель с видом болезненного разочарования отвернулся от подсудимого, но он наткнулся на торжествующий, наполовину злорадный взгляд своего повелителя Мунебреги. Этот не был разочарован, о нет. Ему не было больно оттого, что этот подсудимый, почти мальчик, с таким отчаянием бросается в огонь, пусть поступает как знает. Но он освободил «их святейшества» от массы хлопот. Благодаря его опрометчивости, отчаянию или глупости большая часть дела сделалась сама собой. Ибо разве не было первейшим долгом святой инквизиции вынудить подсудимого сделать признание? Заставить его отречься — это уже другая сторона вопроса.

— Ты наглый еретик и заслуживаешь быть брошенным в огонь, — сказал Мунебрега, — мы знаем, как с такими обходиться. Он положил руку на колокол, который давал знак, что допрос окончен.

Но настоятель, наконец пришедший в себя от безграничного изумления невиданным бесстрашием подсудимого, вмешался в разговор:

— Владыка мой, Ваше преосвященство, не дадите ли мне возможность пояснить заключённому, сколь добра и снисходительна святая инквизиция к раскаявшемуся отступнику, и равно не оставить его в неведении касательно печальных последствий, к каковым приводит неразумное упорство и упрямство.

Мунебрега кивком головы выразил своё согласие и небрежно откинулся на спинку своего кресла — эта часть разбирательства не представляла для него интереса. Никто не смог бы усомниться в добросовестности, с которой настоятель предупреждал узника об участи, грозящей нераскаявшемуся еретику. Ужасы смерти в пламени костра и невыразимо более ужасное пламя вечное, неугасимое, — вот что составляло содержание его речи. Если она и не была абсолютно убедительной, то всё же имела то преимущество, что была внушена с убеждённостью.

— Но к раскаявшемуся грешнику, — закончил он, и суровые черты его лица несколько смягчились, — Бог всегда проявляет милосердие, и Его святая церковь тоже.

Карлос слушал его молча, опустив глаза. Когда доминиканец умолк, он медленно поднял ресницы и остановил взгляд на лице настоятеля:

— Я не могу предать своего Спасителя, — не слишком громко ответил он, — я в Ваших руках, Вы можете делать со мной, что хотите… но Бог могущественнее Вас…

— Хватит! — закричал вышедший из себя Мунебрега и позвонил в колокол.

Через мгновение появился алькальд и увёл Карлоса обратно в камеру. Как только они вышли, Мунебрега обратился к настоятелю:

— Ваша обычная прозорливость подвела Вас на этот раз, господин аббат. Это ли тот молодой человек, о котором Вы утверждали, что несколько месяцев одиночного заключения будет достаточно, чтобы сделать его податливым, как воск, и гибким как тростник. Вместо этого мы видели отпетого еретика, не хуже Лосады, де Ареллано или этого Хулио!

— О нет, Ваше преосвященство, я не разуверился в нём! Он далеко не так твёрд, как может показаться с виду. Дайте ему время, и если обходиться с ним частью строго, частью милостиво — я надеюсь на милость пресвятой девы Марии и на заступничество святого Доминика — мы будем иметь в его лице смиренного кающегося!

— Я с Вами согласен, святой отец, — вмешался фискал, — возможно, что он сразу же сознался лишь потому, чтобы избежать допроса с пристрастием. Многие из них боятся этого сильней самой смерти.