Михаил Булкаты - Живой обелиск

Утром, с первыми лучами солнца, сотня сухого, еле виднеющегося в седле нойона проломила тараном главные ворота. А через некоторое время минбаши, командовавший осадой города, уже строил на берегу виселицы и вершил казнь над пленными.

Так стягивал Тимур петлю над Аланией. Кончалось мясо, толокно, зерно. Еухор находился среди беженцев и с горечью думал о том, как вывести людей из Дарьяла. Каждый день мог оказаться для них гибельным.

Он никак не мог свыкнуться со смертью сына побратима Цоры. Где Тох? Где первый воин и мастер Алании?

Кто-то легонько притронулся к вождю. Он вздрогнул. Имя Тоха застыло на губах.

— Вождь… Дети плачут!..

— Они голодны?

— Кончилось толокно, нет пшеницы!

«Это еще не беда, — думал Еухор, — до первых снегов можно поохотиться в горах и прокормить детей турьим мясом!.. А потом? Что будет потом, когда Дайран вместо крепости превратится в снежную могилу? Что скажет Еухор своему побратиму Цоры, когда они встретятся там, в мире отцов и предков? Будет оправдываться, что было второе пришествие и он не мог уберечь своих воинов и первого мастера Алании? Цоры кинется искать дух своего единственного сына, но, как ни светел мир предков и ни прозрачны его просторы, ему не найти Тоха, потому что недостойные соотечественники не смогли предать воина родной земле…»

— Зарежьте еще быка, — сказал он тому, кто ждал ответа, — накормите детей…

— А те, что дрались насмерть в Цымыти и Нузале? А те, что полегли под Дзулатом? Им тоже нужно устроить поминки!..

— Накормите пока детей и больных. Погибших будем поминать после, — прохрипел Еухор.

Дни стали похожи друг на друга, как близнецы. Лето ускользало. Голодные кони вместо травы грызли кору. Стада овец и крупного скота таяли быстро: в Дайране была почти вся Алания! «Перемахнуть до снегов через горы в страну грузин? Но грузины сами не в лучшем положении», — размышлял Еухор.

— Вождь, ни быков, ни овец уже нет… Пятый день, как дети ничего не ели.

— Пошлите мальчиков на охоту за турами! — крикнул он.

— А прорвут ли они петлю?

— Чью петлю? — рассеянно спросил Еухор, будто не знал, чья петля сжимала горло Алании.

«Неужели Алании написано подыхать с голоду у собственного порога?»

— Еухор, гонец принес страшную весть!

— Ты сказал, что охотникам ничего не удалось подстрелить?

— Страшная весть, вождь!

Еухор привстал, пошатываясь, спустился по крутой тропе к Тереку, брызнул холодной водой на иссушенное лицо, обернулся. Он не ослышался, перед ним стоял старый Кодзыр.

— Так что ты сказал, Кодзыр?

— Страшная весть, Еухор!

— А разве может быть что-нибудь страшнее этого? — обвел он дрожащей рукой лагерь.

— Хромец собрал в Дзулате всех наших, кому не удалось спастись…

— Что с ними будет? — спросил Еухор шепотом.

— Не знаю, Еухор… В Грузии, рассказывают люди, он согнал жителей одного села на гумно и приказал их, лежащих на земле, молотить цепами… Я поеду в Дзулат… к нашим… к тем, кого ждет нож хромого. Еухор, я кончил воевать!

— Нет, еще не кончил! Только твоей головы не хватает в Дзулате!

Еухор забыл о старом Кодзыре, стоявшем перед ним с обнаженной седой головой. Там, внизу, из-за выступа скалы выскочил всадник на вороном коне. Так скачут с важной вестью, но что он несет? Всадник спрыгнул с коня не с той стороны [48] В Осетии всадник, прибывший с радостной вестью, соскакивал с коня с правой стороны. Соскочить с левой стороны означало беду. . «Опять беда!» — подумал Еухор.

— Созыр! — позвал он вестника.

Созыр приблизился с поникшей головой, как плакальщик, идущий в дом покойного.

— У входа в Дайран ждут послы, — сказал он. — Жаль, что они послы и мы не можем к ним прикоснуться.

Еухор знал, что хромой Тимур не посылал к побежденным послов. Это было не в его правилах. Он умел наступать только лавой, подминающей под себя все. Великий Китай защищал свои древние стены не хуже аланов. Непробиваемые, каменные, их пришлось долбить стенобитными снарядами долгое время, но и там хромец не вступал в переговоры. Что же за честь выпала на долю аланов?

— Послов провести сюда в неприкосновенности, но показывать им наши страдания незачем.

Послы принесли с собой запах конского пота и сыромятной кожи. Старший, с вдавленным носом и козлиной бородой, стоял перед ныхасом, презрительно нахмурясь, широко расставив кривые ноги. Он переглянулся с двумя своими спутниками, которые остановились на почтительном расстоянии, и, помахав белым тюрбаном, сказал строго: