Михаил Булкаты - Живой обелиск

Я не помнил этой притчи. Возможно, ее сочинил сам Хадо. Но меня поразил тон рассказа: юмор с примесью грусти, о которой мне говорил Заур.

Хадо продолжал:

— И вот когда я услышал, что мне предлагают быть личным кучером дяди Леуана, я и вспомнил об этой новелле и подумал: дядюшке Леуану скучно лежать в лакированном гробу одному. Он хочет, чтобы рядом лежал последний отпрыск Кимыца Дзесты — Хадо. Неужели, думаю, отвезти тушу Леуана в Кизляр и есть шефство над колхозом? Я ему прямо-таки отрезал: «Не состоится, дядя Леуан, наше с вами путешествие!» А он даже глаза вытаращил от удивления: «Почему, Хадо?» Я ему: «По трем причинам, дядя Леуан, из которых первая заключается в том, что я, Хадо Дзесты, не сяду за руль машины, если рядом со мной будете сидеть вы. Вторая причина: мне поручили отвезти в Кизляр не председателя, а провиант для чабанов. Третья: мне неохота во второй раз сидеть вместе с вами в лакированном гробу». Он мне: «А на чем же я поеду?» Я ему вполне серьезно: «Садитесь в кузов самосвала — довезу!»

— Неужели так и сказал — «в кузов самосвала»?!

— Да. А дядя Леуан и говорит: «На каком же таком самосвале ты поедешь? Не на одном ли из тех, что десятками стоят в гараже твоего отца Кимыца?» — «Нет, дядя Леуан. На самосвале, брошенном лично вами в колхозном гараже». Он развел руками: «Первый раз встречаюсь с человеком, которого хотят посадить на иноходца с посеребренным седлом, а он лезет к ишаку! Тот самосвал давно списан с колхозного инвентаря, и я его сдам в утиль!» — «Ничего, говорю, дядя Леуан, я привык к старому ишаку и за два дня поставлю его на ноги…» Он больше не настаивал.

Заур молчал, а мне отчего-то не давала покоя притча о лакированном гробе.

— Хитрая бестия этот Леуан! Мне не разрешал заняться старым самосвалом, а сам на его ремонт отложил средства из колхозной кассы! Дай ему, видишь ли, в стременщики Хадо Дзесты! Хе-хе-хе, — засмеялся он и закрыл глаза.

Я испугался, как бы не съехать нам с узкой дороги и не полететь с обрыва. Хадо, наверное, заметил мое волнение:

— Не бойся, Миха, Хадо может проехать эту дорогу с закрытыми глазами.

Меня поразил смех Хадо, неестественный смех, похожий на звяканье камушка, брошенного в пустой кувшин. Это у него совершенно новая черта, — у пустой могилы дяди Гарси он не скрывал свою печаль.

Машина забуксовала в грязной канаве с обвалившимися краями. Хадо открыл дверь, высунулся наружу и, глядя на скаты, дал низкий газ. Он облизывал пересохшие губы и, не отрывая глаз от вращающихся вхолостую колес, с разгона проскочил через канаву.

— Не о твоей ли машине сказано, Хадо: «У старого быка и рога пашут!» — вырвалось у меня.

— Поди докажи это дяде Леуану! — сказал он весело; камушек, брошенный в кувшин, звякнул сильнее.

Узкая дорога с двух сторон была перекрыта ветвями дуба и граба. Треск и стук ломающихся о борта самосвала веток оглушали ущелье. В кабину проникало глухое эхо. Аллея внезапно кончилась, в глаза ударил резкий свет.

— Все-таки Леуан распространил в ауле слух о том, почему Хадо отказался от председательской «Волги»: дескать, хочет использовать старый самосвал для халтуры…

— Удивительно не то, что Леуан хотел из тебя сделать стременщика, — вставил я после длительной паузы, — а как он до сих пор удержался во главе правления колхоза!

— Он — ветеран… — сухо сказал Заур.

— Видишь ли, Миха! Чтоб решиться идти напролом, нужно иметь такое лицо, как у дяди Леуана, иначе совесть не позволит… — осекся Хадо. — Неужели, говорит, тебя не тянет к родному колхозу, где захоронены кости твоего старого отца? Кстати, говорит, мы поставим Кимыцу памятник из лабрадорского темно-серого камня. Он говорил, а перед моими глазами стоял лакированный гроб… Сволочь, как будто меня хлыстом огрел! Ты уж не кори меня, Миха.

— А я тебя не корю, Хадо! Посмотри, вот! — показал я ему синеватый шрам, прорезавший лицо Заура наискось от правой скулы до самого виска.

Может, лучше было слушать Хадо молча и не вспоминать при нем о боли, которую он сам же разбередил своей притчей? Он остановил машину, в его чистых, наивных глазах горело детское любопытство. Я дал себе зарок — больше не спрашивать ни о чем. Пусть спрашивает сам!

— Что это? — вырвалось у Хадо.

— Чепуха! Езжай, Хадо! — хотел отмахнуться Заур.

Но Хадо стоял и ждал.

— Хадо, ты знаешь смысл осетинского слова «талат»?

Хадо посмотрел на меня с удивлением.

— Талат — это насильственный угон скота… Так, по-моему, угоняли скот насильники с покоренных земель, — сказал он.