Назир Сафаров - Гроза

Он взял Турсунташ за руку и сказал ей: «Пошли». Она покорно и безмолвно подчинилась ему.

— Куда? Хатам, сын мой! Куда вы? — запричитал старик, рванувшись вдогонку за молодыми, но силы изменили ему, и он без чувств повалился на землю.

Сияющее с утра небо к полудню стало заволакивать черными тучами. Они медленно двигались с востока, поглощая одну за другой вершины гор и холмов. Порывами стал налетать ветер, поднимая с земли сначала лишь пыль, но потом и мусор. Кроны деревьев метались по ветру с такой же легкостью, как если бы это были распущенные женские волосы. Когда тучи закрыли три четверти неба, стало темно, как в сумерки, потом потемнело, и все небо, земля окутались мраком. Вдруг часто, наперебой засверкали молнии и сразу со всех сторон оглушительно загрохотало. Земля и небо, долины и горы, все перемешалось во мраке, все дрожало, освещалось и гасло, все бурлило и кипело, словно в котле. Чуть позже обрушился на землю сплошной стеной воды грозовой ливень. Струи воды неистовствовали на ветру, переплетались между собой и, если бы было кого, стегали бы больно, как плети. Но пуста была под грозой и ливнем нуратинская степь. Пастухи загнали, свои стада в укрытия, все живое попряталось в ужасе перед разбушевавшейся стихией.

И пришедший в себя Джаббаркул, и жена его Айбадак, и дочь его Кутлугой, и сын его Султанмурад, и Ходжа-бобо в своей каморке, примыкающей к мечети имама Хасана, имама Хусана, сколько бы не вспоминали, сколько бы ни гадали, где сейчас находятся и переживают грозу бедные Хатам с Турсунташ, ничего не могли бы предположить. Удалось ли им спастись от сарбазов эмира, или схвачены они и валяются сейчас в грязной яме зиндана, дожидаясь публичной казни, или, может быть, в той пещере лежат они, обнимаясь все крепче, и от страха и от любви, и что с ними будет дальше, и как им жить, и куда идти, и чем питаться, казалось, ничего не увидишь, не угадаешь за сплошной стеной ливня, в беспрерывном грохотании грома и в сверкании небесных молний. Но вот в этом хаосе звуков вдруг стал прослушиваться конский топот. Все отчетливее и отчетливее. Это сарбазы эмира настигали беглецов, неся им муки и смерть.

Бывает так: томов премногих тяжелей оказывается иной раз всего несколько эпистолярных строк, каким-то непостижимым чудом предельно сгущающих, концентрирующих в себе энергию мысли. И обронены они словно бы ненароком, и не претендуют вроде бы ни на какие откровения, а по скрытой сути своей подобны зерну, из которого на глазах произрастает, кустится колос. До того плотно спрессована, точно и ясно выражена в них искомая истина, ослепительной зарницей осветившая вдруг темнеющий небосвод.

Такое ощущение внезапной вспышки, мгновенного просверка истины оставляет датированное 1958 годом письмо Александра Твардовского Владимиру Фоменко, где, казалось бы, между делом заходит речь о «взаимоотношениях» искусства и жизни, литературы и истории. «Ведь это верно, — рассуждает автор письма, — что жизнь без искусства, т. е. правдивого отражения ее и закрепления ее преходящести, была бы попросту бессмысленна. Более того, жизнь, действительность не полностью и действительна до того, как она отразится в зеркале искусства, только с ним она, так сказать, получает полную свою действительность и приобретает устойчивость, стабильность, значимость на длительные сроки. Чем был бы для самосознания многих поколений русских людей 1812 г. без «Войны и мира»? И что, например, для нас семилетняя война 1756—63 гг., когда русские брали Кенигсберг и Берлин и чуть не поймали в плен разбитого ими Фридриха II? Почти — ничто. Примеры эти можно было бы находить и приводить во множестве…» [69] А. Твардовский. Из писем о литературе. Вступительная заметка, публикация и комментарий М. И. Твардовской. «Вопросы литературы», 1983, № 10, с. 192. .

Продолжим же примеры, мысленно представив себе, как много утратили бы в нашем теоретическом знании, в наших представлениях бурная петровская эпоха без романа Алексея Толстого «Петр Первый» или эпоха великого Навои без одноименного романа Айбека. И как потускнели, повыцвели, поблекли бы краски кочевой казахской степи второй половины прошлого и начала нынешних веков без эпопеи Мухтара Ауэзова «Путь Абая»! Куликовская битва в романе Сергея Бородина «Дмитрий Донской» и завоевательные походы Тимура в его трилогии «Звезды над Самаркандом», исторические и этнографические приметы времени, слагающие панорамное бытоописание национальной истории в романах Абдуллы Кадыри «Минувшие дни» и «Скорпион из алтаря»; многотрудный и многострадальный путь народа, из юрты в мир, во всем его драматизме прослеженный Тулепбергеном Каипбергеновым в трехтомном «Дастане о каракалпаках», — все это художественно неповторимые, самобытные явления одного преемственного ряда.