Димитр Кирков - Проклятая земля

А поля начинали гореть. Колосья на потемневших рисовых стеблях ломались под тяжестью зерен, после малейшего порыва ветра было слышно, как падают они на пересохшую, окаменевшую землю. Суслики преспокойно расхаживали среди посевов, не чувствуя в воздухе запаха человека, стояла оглушительная тишина, в пепельном небе кружили ястребы, высматривая добычу в обезлюдевших дворах. Бывали дни, когда на поля Нуман-бея не выходил ни один человек. А если начальнику стражи и удавалось найти работников, трудиться они могли либо до полудня, либо до вечерней зари, а богатый урожай так не собирают. Бей засел в своем имении, в башне, там садился за трапезу и там ложился спать, у дверей неотлучно стояла охрана. Больше он не ездил к Юсефу-паше, вместо этого отправил старост в горы за новыми работниками, но время было потеряно, и даже если бы работники пришли, на хороший урожай нечего было и надеяться. Нуман-бей чего-то выжидал, он часто прикладывался к кувшину с водой, подставлял лоб под журчащую струю, видно было, что на душе у него неспокойно.

Неспокойно было и в городе, особенно в корчмах и кофейнях, разбросанных у реки. Пристани облепили гроздья лодок, баркасов, парусных судов, которые в это время года отправлялись отсюда с грузом риса и доставляли его в первый султанский порт, откуда в столицу его везли караваны волов. Это обеспечивало неплохие заработки, постоянную работу, и вокруг лодочников и матросов кормилось немало грузчиков и весовщиков, канатчиков и плотников и еще куча народу, смолившего днища, убиравшего мусор и предлагавшего любые услуги. У людей водились деньги, в харчевнях только успевали поворачиваться, в лавках шла бойкая торговля, долги исправно выплачивались. Теперь же весь этот жадный до работы и заработков люд оказался не у дел. Кофейни были переполнены, зеваки толпились вокруг играющих в нарды, но угощенье выставлялось нечасто, грузчики бродили по берегу или, позевывая, лежали в тени складов, высматривая, не появится ли вблизи подмастерье, чтобы смеха ради столкнуть его в воду. Вокруг редких телег с зерном возникала толкучка, грузчики и матросы пускались в препирания, затевали драки и хриплыми голосами умоляли старшину торговцев не оставлять их без работы. Течение равнодушно и бесцельно несло вниз зеленоватую воду, на которой покачивались стоявшие без груза суда, берег полнился слухами, ропот недовольства перекидывался на город и достигал даже вершины холма. Шпионы докладывали Юсефу-паше о волнениях в городе и окрестных селах. А паша чутко прислушивался, надеясь выделить в общем гуле самый громкий голос, чтобы в назидание всем покарать дерзнувшего возвысить его, однако незаметно для себя поддавался общему беспокойству. Оставалось совсем немного, чтобы сказать: «Хватит закапывать!» Опорная стена была воздвигнута, осталось закончить засыпку верхнего тоннеля, подвезти и разровнять землю там, где должна была подняться гробница Мустафы. Немного дел осталось и на мечети Шарахдар. Плотники занимались покраской и отделкой, один имам-каллиграф вывел на пергаменте священный знак, который камнерез должен был высечь на темно-серой входной арке. Но даже эти мелочи делались бестолково и суетливо. Помимо воли, мысли паши обращались и к Абди-эфенди, так и не попавшему в расставленные капканы, а также к подозрительно затихшему Нуман-бею и к недовольному гулу, доносившемуся с берегов реки. Все это отвлекало его от главного, к тому же из-за того, что народ выходил на работы нерегулярно, ему приходилось вступать в оскорбительные пререкания с Элхаджем Йомером, его раздражала задержка с прибытием нового правителя области. За день скалы на холме раскалялись как плита, по ночам Юсеф-паша обливался потом и, чувствуя, как теряет силы, метался на постели. Душу его переполнял гнев, смешанный с досадой, а общее чувство недовольства усиливалось из-за того, что церемония ослепления Инана прошла совсем не так, как он ее планировал.

Он приказал устроить ее поздней ночью. Во внутреннем дворе обители дервишей, открытом с одной стороны, разложили костер, вокруг него плотным кольцом столпились суфии и проповедники. Позади них в темноте вторым кольцом залегли стражники. Юсеф-паша скрылся в здании, через узкое окошко он видел языки пламени, дервишей в бараньих шапках и место, приготовленное для избранника. Музыканты принялись дуть в зурны, старый дервиш завертелся с ловкостью, приобретаемой долгим опытом, стоявшие вкруг начали выкрикивать девяносто девять имен аллаха. Инструменты пищали и рокотали, сквозь крики с трудом пробивался какой-то плачущий голос, невнятной скороговоркой читающий слова из священной книги. И когда шум почти оглушил пашу, наконец показался сильно похудевший Инан, поддерживаемый четырьмя крепкими дервишами. Лицо его было закрыто покрывалом, он шел, нащупывая ногами опору, поэтому казалось, что дервиши ведут слепца. В последние дни юноша много раз просил о встрече с Юсефом-пашой и отцом. Бессмысленной и тяжелой оказалась бы такая встреча для паши, и по его указанию учителю пришлось обманывать Инана, внушая ему, что перед таинством посвящения нельзя ни с кем встречаться, а нужно всецело отдаться строгому посту и молитвам. Было заметно и то, что юноша одурманен гашишем, ибо как только проводники отпустили его, он качнулся вперед, а когда они слегка нажали на его плечи, он мешковато и неуклюже сел на землю.