Димитр Кирков - Проклятая земля

— Руби! Руби голову, но знай — ты мой должник с той самой первой ночи! Если б не я, твоя кровь пролилась бы здесь… Верни мне долг, паша! Верни мне Инана!

Этот человек решил умереть, а подобную обиду Юсеф-паша не прощал, поэтому он оглянулся, ища, что бы такое схватить, чтобы размозжить голову упрямца. И, наверное, нашел бы, если б со стороны галереи не донесся топот ног, сердитый голос Давуда-аги и чей-то незнакомый голос, раздраженно отвечавший ему. Дверь со стуком распахнулась, на пороге показался безоружный ага, подталкиваемый охранником Нуман-бея.

— Молись…

— Ты сперва, скажи, о ком доложить, а там видно будет…

Продолжая препираться, они вдруг увидели пашу. Давуд-ага, не ожидавший увидеть хозяина в приемной, растерялся. Но прежде чем паша успел прикрикнуть на него и прогнать охранника, в комнату, расталкивая стоявших у порога, шагнул сам Нуман-бей.

Юсеф-паша сразу же решил проглотить и эту обиду.

— Какая радость для глаз моих! Нуман-бей! — весело воскликнул он. — Да не оставит тебя аллах своей милостью! Какой счастливый случай привел тебя сюда в столь ранний час? Мне как раз нужен мудрый совет и глубокий ум, так что ты кстати… Проходи! Давай присядем!

Бей приветственно приложил руку к сердцу, потом коснулся лба, но остался на месте.

— Хвала всевышнему! Да ниспошлет он тебе долгих лет жизни! Прости, Юсеф-паша, что пришел незваным! — мрачно заговорил он. — Знаю, обычай требует присесть, сказать, что всевышний послал нам прекрасный день, а ты спросишь меня, как идут мои дела. Знаю, не по обычаю сразу заводить разговор о делах, сперва нужно произнести традиционные слова. Придется тебе простить меня, но я обойдусь без них. Прими уверения в моем почтении!

Нуман-бей снова коснулся рукой груди и лба, но нахмуренные брови его не расправились.

— Тебе, конечно, известно, паша, что случилось ночью? Да? Хорошенькое дело! Так не пойдет!

— Ночью? — вздрогнул паша, сразу же подумав об Инане. — О чем это ты, Нуман-бей?

— Вот эта собака, — бей указал на стоявшего на коленях Абди-эфенди, — которая сейчас лижет тебе руку, хлеб будет есть из моих рук. Ведь она везде крутится, все знает. О твоих делах печется, а моим мешает. Разве он тебе ничего не говорил? Или докладывает о более важных вещах?

— Эта собака не моя. Она из ваших. Если что не так, — задайте ей трепку. А среди моих людей собак нет, Нуман-бей. Ты многое знаешь, наверное, знаешь и об этом. Жалко, что ты не желаешь этого, — с печалью произнес последние слова Юсеф-паша.

Давуду-аге была хорошо известна эта печаль, и он насторожился.

— А этот, — помолчав, продолжил паша, — печалится он из-за пустяков, только время у меня отнимает. О тебе он ничего не докладывал. Я его накажу! А теперь говори, чем тебе помочь. Справедливость аллаха безгранична!

— Поздно помогать, паша! Лучшее мое поле загубили! — выкрикнул бей и, горячась и захлебываясь от ярости, принялся рассказывать о своей беде.

Котлованы на пустыре, из которых возили землю, становились все шире и все глубже. Наконец они соединились, и среди поля разверз свою пасть огромный земляной карьер. Телеги без труда спускались в него, грузить их стало намного легче, да и работники наткнулись на глиняную жилу, резали ее заступами, как масло. Абди-эфенди как-то послал надсмотрщика проверить, докуда дошел карьер, и тот доложил, что до межи Нуман-бея еще далеко. Однако работы шли быстро, селяне вгрызались в жилу, подкапывали потрескавшуюся стену карьера, и вскоре межа оказалась у них над головами. И то, что было подготовлено ими, закончил проливной дождь. Земля раскисла, ночью случился оползень: огромный кусок земли с поля Нуман-бея, скользнув по глиняному пласту, съехал на дно карьера. Часть межи вместе с высоким бурьяном и кустарниками забросило аж к въезду в карьер, наполнившийся рыхлым, блестящим черноземом. Почти до середины поле покрылось глубокими трещинами. А Нуман-бей дрожал над этой землей. Он оставил ее под парами, давая отдохнуть, так как выращивал на ней культуры нежные и дорогие — арахис и кунжут, тмин или анис, которые не растут, где придется. И как только на заре он узнал об этой потере, вместе с начальником своей стражи немедленно поскакал туда, а когда увидел, как его собственные селяне копают его собственную землю, чтобы куда-то там везти ее, взбесился окончательно, схватился за плетку и разогнал их по домам. Из карьера он помчался прямо в конак, и теперь раздражение не оставляло его, ибо он предчувствовал, что этот оборотистый паша не сможет и не захочет понять его.