Василий Авенариус - Среди врагов

Ну, а старая гвардия лагерем в поле расположилась за дворцовым парком. Солнца уж нет как нет; погода сырая, холодная. По всему лагерю грязь по щиколотку. Офицерство хоть в палатках и под дощатыми навесами укрывалось; но от сквозного ветра там не уберечься. Насилу себе из дворца мягкую мебель – диваны и кресла – выпросили; а сами в сибирские меха кутались да в кашемировые шали – военные «трофеи» из московских палат «боярских». Кушали с серебра, но, вместо супу, некую мучную бурду, с золой перемешанную, а жаркое все одно – конину да конину, и без крошки не токмо белого, но и «свиного» хлеба. Про нижних чинов и говорить нечего: лежали они на мокрой соломе и под открытым небом; костры же себе разводили не дровами, а оконными рамами, дверьми и мебелью все из того же дворца. Вдобавок в ночь на б-е число проливным дождем и самих их до костей промочило, и костры им потушило.

Не диво, что Наполеон поторопился с утра же в город вернуться. Но тоже не на радость: по улицам солдаты его шайками за добычею бродят; другие с награбленными уж вещами, как торговки, на перекрестках сидят, проходящим за кусок хлеба предлагают; а из одного дома ему прямо под ноги, чуть не на голову, столы и стулья, зеркала и картины полетели.

Весьма осерчал, одним декретом сие зло пресечь хотел. Но ему доложили, что не до всех-де полков еще очередь дошла. Так нынче только, 9-го числа, приказ вышел, что кто и впредь в грабеже уличен будет, того уж без пардону расстреляют.

От всей-то Москвы, полагают, уцелела после пожара много-много что пятая часть. Уцелел так и казенный воспитательный дом, да и разграблен не был: управляющий оным Тутолмин не бежал из города, по примеру главнокомандующего Ростопчина, а в самый день въезда Наполеона в Москву, 3-го числа, смело предстал перед ним: «Благотворительное-де заведение для круглых сирот, под особым покровительством состоящее матери государевой, императрицы Марии Федоровны. Защитите от разгрома!» И Наполеон внял, защитил. А воротясь после пожара в город, сам посетил оный дом, похвалил Тутолмина за образцовый порядок и спросил, не намерен ли он, Тутолмин, послать императрице в Петербург рапорт о том, что вверенное ему заведение нимало не пострадало ни от пожара, ни от неприятельского нашествия.

– Рапорт у меня уже изготовлен, ваше величество, – отвечал Тутолмин, – не знаю только, с кем его отправить…

– Дайте его мне, – говорит Наполеон. – Я пошлю со своим курьером.

И послал. Рассчитывает, видно, что царица-мать смягчит гнев царя на него, злодея.

Вызвал тогда же к себе некоего москвича Яковлева, отставного офицера:

– Вот вам, – говорит, – письмо от меня к императору Александру. Поезжайте сейчас в Петербург.

В письме же том – как слышал лейтенант д’Орвиль в канцелярии генерала Бертье (угроза заключается, что французская армия горит нетерпением идти на Петербург, и тогда Петербург постигнет та же участь, что и Москву, русские ассигнации потеряют всякую цену, и Россия обанкротится.

Прибавил бы уж кстати, что сам фальшивых русских ассигнаций на миллион отпечатал. Думает, вишь, своей угрозой понудить нашего государя мир заключить. Как бы не так!

В Париж тоже курьер поскакал с повелением выбить медаль во славу вступления великой армии в Москву. Не рано ли, сударь мой, торжествуете?

«Ожидайте нас в Париже!» Французский театр. Крестьянский самосуд и французский военный суд. Крест с колокольни Ивана Великого. Маркитантка-боярыня

Сентября 10. Смехотворный некий анекдот у меня с Пипо вышел. Играли мы опять в шашки. Играет он, сказать правду, куда лучше меня и взял три лишние шашки.

– Сдавайтесь, – говорит.

– Русские, – говорю, – до последней минуты не сдаются!

– Да ведь все равно вам уже не выиграть?

– Выиграю! И еще одну вашу шашку в угол запру.

Усмехнулся.

– Это так же верно, – говорит, – как то, что русские в Париже у нас будут, как вот мы в Москве.

– А вы думаете, не будут? Посмотрим.

– Посмотрим, – говорит, – посмотрим!

А сам зазевался. Подставил я ему шашку:

– Не угодно ли взять?

Взял он, а я у него хвать три зараз.

– Посмотрим, – говорю, – посмотрим!

Он так растерялся, что тут же сделал другой преглупый ход, и я опять взял две лишние шашки; потом стал меняться, и в конце концов у него осталась одна-единственная, которую я и запер в угол.

– Ну, мосье Пипо, ожидайте нас в Париже!

То-то обозлился! Стулом так об пол треснул, что ножка отлетела.