Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

— Спасибо, друг, за службу, плыви как можно дальше. Пускай там, та-ам ищут беглеца, — и покивал в сторону острова, с которым распрощался навеки.

Было уже темно, задувал холодный ночной ветер. Кузнец пересек голую, каменистую береговую полосу и залег в первых же кустах, которыми начиналась тайга, залег оглядеться, передохнуть, одуматься, может быть, соснуть. В последнее время он спал плохо. Была нестерпима каторжная теснота, духота, вонь. Гнала сон и неотвязная дума о свободе, о побеге.

Вот он свободен… Позади у него необъятный, океан, впереди необъятная тайга. Но он не может ни одного шага ступить без оглядки, без опаски. Можно ли назвать такую свободу свободой? В любой момент она может обернуться обратно в каторгу, в одиночку, в кандалы. Достаточно сделать несколько ошибочных или несчастных шагов — и свобода исчезнет, как сон.

Много под солнцем дорог, на каждой стерегут людей и радости, и горести, удачи и неудачи. Все ходят по общим дорогам, но один собирает счастье, а другой — горе-беду.

Флегонту стало жутко перед той дорогой, которую затеял он. Надо ли испытывать судьбу, не лучше ли помириться с тем, что она дала ему? У него есть еще один драгоценный день. Если постараться, можно успеть вернуться на Сахалин. Три дня отлучки не считаются побегом. Флегонту не будет за них ни дополнительного срока, ни кандалов, ни плетей. Вернуться и сидеть смирно.

Но мысль неостановимо бежала дальше. Сидеть смирно, ковать тачки, кандалы, замки — крепить каторгу для своих товарищей, для себя, есть тюремную бурду, дышать зловоньем еще девять лет? А потом доживать остатки жизни на принудительном поселении на ненавистной земле, под ненавистным небом? За что? Флегонту стала ненавистна мысль смириться. «Прочь, подлая!» — зарычал он на нее, поднялся и пошел.

Как у перелетных птиц нет колебаний и раздумий, куда лететь весной, а куда осенью, так же сделал и Флегонт, без колебанья пошел на Урал, домой, повидать стариков родителей, рассчитаться с братом-извергом. А дальше — будь что будет.

Он шел почти всю ночь галечным берегом моря, как советовали бывалые в бегах, под утро остановился у небольшой, но бурной реки. Переходить ее в темноте было опасно, и Флегонт лег переспать до рассвета. На рассвете, словно по заказу, его разбудил кто-то, сильно толкнув в спину. От толчка Флегонт перевернулся на другой бок и уронил голову с заплечного мешка, который заменял ему на ночь изголовье. В первый момент Флегонт не поверил своим глазам, подумал, что в них застряло сонное видение, но пригляделся, и его взяла оторопь — рядом с ним стоял огромный бурый медведь. Какое-то время Флегонт не знал, что делать — выдернуть из-за голенища нож или из чехла ружье или не тратить на это время и немедленно бежать голоруким. Эта растерянность спасла Флегонта от опасной схватки. Медведь впервые встретил человека, нападать на него не собирался и недоволен был только тем, что незнакомый зверь с неприятным запахом занял медвежью тропу.

Пофыркав на Флегонта, медведь сошвырнул с тропы его мешок и прошел к морю.

Очухавшись, Флегонт изготовился к схватке. Но медведь уже забыл про него, дойдя до моря, принялся пожирать рыбу, выброшенную на берег волнами. Флегонт не стал дожидаться новой встречи с медведем, а поспешно подобрал свой багаж, перешел реку и свернул в таежные дебри.

Великой лётной тропой называлась не одна определенная тропа, а все множество троп, по которым шли лётные. Иногда это было широкое разнотропье, иногда оно сливалось в один поток, затем снова разливалось, а порой, особенно среди таежных пожарищ и буреломов, терялось совершенно.

Флегонт шел на запад, к Уралу, определяясь по солнцу, по ветвям деревьев, по течению рек. Солнце кружилось, как везде, деревья были ветвистей на южную, теплую сторону, все реки бежали к Тихому океану.

Время было летнее, щедрое, тепло, в тайге много дичи, ягод, в реках и озерах хорошо ловилась рыба. Постепенно Флегонт научился жить по-гиляцки: мясо и рыбу есть в сыром виде, добывать их самодельными ловушками и сетями, без громкого огнестрельного оружия, пить любую воду, спать на подстилке из лапника или мха, в ясную погоду под открытым небом, в дождливую — под ветвистыми, густыми деревьями.

Самым трудным в этой жизни была ходьба: на взгорках приходилось прыгать с камня на камень, в болотистых низинах — с кочки на кочку, решительно везде продираться через вековой валежник, сквозь колючие чащобы хвойного леса.

Встреч с людьми Флегонт не искал, а, напротив, избегал, пока он не нуждался в людях. Но встречи все же случались, сперва с гиляками, затем, подальше от моря, с якутами, тунгусами. Все они, рыбаки да охотники, не знающие далекой русской жизни с городами, судами, тюрьмами, казнями, с охотой на людей, как на зверей, относились к нему доверчиво, радушно, принимали ночевать, угощали. Ни один не спросил, почему урус — так называли всех из России — очутился здесь, куда идет. Сами полукочевники и полные кочевники, они считали ходьбу обыкновенным, совсем не подозрительным делом.