Джеральд Гордон - Да сгинет день...

Пока он говорил, Мэри смотрела на него печальными глазами и думала: вот человек, от которого она родила сына. Она почти не слушала, о чем он рассказывает, изучая каждую морщинку на его слабовольном лице и находя в этом какое-то успокоение. В ее взгляде, полном любви, можно было прочесть и понимание его недостатков; взгляд этот говорил и о том, что она помнит о распутном, никчемном прошлом мужа.

Джордж не отличался ни ростом, ни красотой. Рыжие волосы и тонкий, испещренный красными прожилками нос совсем не вязались с ее идеалом физической красоты. Но в нем было обаяние, присущее многим эгоистичным мужчинам, и Мэри понимала, почему он пользуется такой популярностью в ресторанчике Гундта.

Джордж весело смеялся, словно у них и не существовало никаких забот.

— Парень попросил извинения, — повторял он. — Ха, ха, ха!

В конце концов, она все-таки миссис Грэхем, — думала Мэри, — жена белого человека, англичанина из хорошей семьи. Она ласково коснулась лица Джорджа.

В комнате стояла нестерпимая духота, но Мэри не замечала ее; на душе у молодой женщины было как-то необычайно спокойно, и когда утренний свет, проникнув сквозь пыльные стекла, положил розовые краски на потные от жары лица супругов, будущее уже не представлялось ей таким страшным.

Долго стояли они так, рука об руку; лишь громкое тиканье дешевого будильника на каминной полке нарушало тишину утра.

Потом они вернулись в столовую.

— Видишь, ты не доел свои гренки. Наверное, все уже остыло.

— Проклятый ветер унес мой аппетит, — сказал он и с улыбкой добавил: — Да и песку тут столько, что никаким маслом не сдобришь.

Пока Мери сметала пыль с мебели, Джордж выгребал песок из прохода возле кухонной двери. Покончив с этим занятием, он вернулся в столовую, уселся в скрипучее старое кресло и раскрыл журнал, но не прочел ни строчки и сидел с безразличным видом, вперив взгляд в пространство.

Сегодня его что-то не влекла обычная воскресная прогулка, но в конце концов он все-таки встал и позвал собаку. Спадс — щенок-фокстерьер — с лаем вбежал в комнату. Джордж взял шляпу и поцеловал на прощанье Мэри.

Пыль, наконец, улеглась, и ветер стих. Джордж свернул на Деппл-стрит и с чувством облегчения прошел мимо закрытой по случаю воскресенья двери ресторанчика «Орел».

Оставив позади торговую часть города, он пошел по переулку, ведущему в Клоппис — квартал, населенный цветными.

Раньше он редко заглядывал сюда, но сегодня какое-то непонятное чувство потянуло его в этот квартал. Он смотрел на детей, играющих на улице. В них текла смешанная кровь рабов с Малайи, привезенных сюда несколько столетий назад, кровь коренных жителей Африки — готтентотов, когда-то завоевавших капскую землю, кровь белых людей (называемых «европейцами» — по континенту, с которого они приехали), кровь чернокожих — африканских банту; кожа у этих детей была всех оттенков — от оливкового до темнокоричневого. Вот откуда произошли капские цветные; к ним и принадлежала его Мэри.

Множество детей играло на улице, и повозка, трясущаяся по мостовой, с трудом прокладывала себе путь. Некоторые ребятишки бегали в чистеньких праздничных костюмчиках, но большинство было в лохмотьях и босые.

Спадс, возбужденно лая, прыгал среди детей. Джордж окликнул собаку и прибавил шагу. Впервые перед ним предстали во всей своей наготе нищета и убожество этих лачуг, построенных по преимуществу из гофрированного железа и камня, а сверху обмазанных глиной.

Но и такие жилища были здесь роскошью. В глубине квартала многодетные семьи ютились в крошечных однокомнатных хибарках, сооруженных из листов ржавого железа, старых банок из-под бензина, мешковины и досок от ящиков. Утренняя буря снесла некоторые из этих хрупких сооружений, и сейчас пострадавшие обитатели их трудились над восстановлением своих жилищ.

Спадс нырнул в маленькую пондокки [3] Пондокки — лачуга, хибарка. . Джордж подошел и стал звать собаку. В отверстие, заменявшее дверь, он увидел женщину в лохмотьях, лежавшую на старом рваном одеяле; большими глотками она отхлебывала вино из бутылки, стараясь облегчить родовые муки. Около нее хлопотала другая женщина. Джордж поспешил прочь. Громкие крики роженицы и ругань ее товарки неслись ему вслед.

Вскоре лачуги и хибарки стали попадаться все реже, и Джордж облегченно вздохнул, увидев перед собой побуревший, иссушенный вельд. Пустынно и тоскливо было кругом, но после убожества и грязи, оставленных позади, здесь казалось даже красиво. Под палящим солнцем среди сухого колючего кустарника стоял неумолчный звон цикад.