Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

Алатырь был все тот же — деревянный, малолюдный, тихий. В нем мало что изменилось. Разве только то, что лавки и магазины закрыты, их витрины и окна наглухо забиты досками. За зданием вокзала, который на этот раз показался Степану до смехотворности маленьким, он нанял извозчика и помог Елене влезть в санки. Дорога ее измучила вконец: она еле держалась на ногах. От самой Москвы им не удалось ни разу соснуть даже на минуту. От Рузаевки ехали в битком набитом вагоне, стоя в проходе. Здесь было ничем не лучше, чем на крыше, и Степан жалел, что они втиснулись в это людское месиво.

Старый домик брата Ивана осел и покосился. Его маленькие подслеповатые окна, нижними краями уткнувшиеся в завалину, смотрели точно невидящие глаза столетнего старца. Когда Степан с Еленой сошли с саней и двинулись к воротам, им навстречу из низкой, настежь открытой калитки выбежали, толкая друг друга, четверо парней. Впереди бежал Василий. Степан понял, что это все его племянники. Выхватив из его рук чемодан, Василий воскликнул, словно обрадованный подросток:

— Я вас, дядя, увидел в окно! И тетю Лену сразу узнал.

Остальные трое в нерешительности остановились немного поодаль. Из них Степан узнал только Ивана, которому в последний приезд в Алатырь было что-то около одиннадцати. А те двое уже родились и выросли в его отсутствие.

Брат Иван и сноха Вера приезжих встретили в дверях.

— Вот удачно, — сказал Степан после соответствующего ритуала встречи — объятий, поцелуев, как это обычно водится, — вся ваша семья, кажется, в сборе.

— О, это еще не вся, нет Петра, трех снох и внуков, — заметил брат.

— Петр от нас живет отдельно, со своей семьей, — добавила Вера.

Степан, оглядывая тесную избу, молча удивлялся, как может здесь умещаться столько людей. Из передней выползли двое маленьких — девочка и мальчик. Увидев незнакомых, они расплакались.

— А это, наверно, внуки?

— Один внук — Степан, — ответил брат.

— А эта еще наша, самая маленькая.

Вера подняла девочку на руки и принялась ее успокаивать.

И брат, и сноха, конечно, сильно изменились, но выглядели еще неплохо, стариками их не назовешь. Ивану в этом году стукнуло пятьдесят, а Вера на сколько-то лет моложе мужа. Сунув девочку кому-то из парней, она на время исчезла, вскоре вернувшись с глиняным кувшином, полным вонючего самогона.

— Зачем ты принесла, уряж, эту дрянь? Я и хорошего-то вина не пью, — сказал ей Степан.

— Не печалься, у нас найдется кому пить, — она стрельнула глазами на мужа.

Вера выложила на стол все съестное, что нашлось в доме. Подошли и снохи — жены Степана и Ивана. За столом всем места не хватило, и женщины угощались стоя. Тут вдруг вспомнили про Елену. Ее нашли в передней за голландкой. Она свернулась на скамейке в комочек и заснула. Степан стал ее будить, но в ответ она лишь простонала:

— Ради бога, милый, оставь меня, я так устала, что не могу встать.

Вера быстро разобрала постель, Степан стащил с Елены верхнюю одежду и, как маленькую, перенес ее туда на руках.

— Уж больно жена у тебя молодая, ну прямо как девочка, — сказала Вера, наблюдая, как он возится с ней.

— Еще не успела состариться, — отшутился Степан.

— Покойница мать рассказывала, что в Париже у тебя жена была из французов. Ту, знать, оставил там?

Степан ничего на это не ответил: он вообще надолго замолчал. Уже сидя за столом, спросил, как скончалась мать, долго ли болела: едва переступив порог дома, он только о ней и думал.

— Все мы переболели тогда, — ответила Вера. — Тифом. Петр принес его с войны. Не болели только маленькие да вот сам, — она кивнула на мужа, который уже успел осушить несколько стаканов самогона и сидел осоловелый.

— Вот что, браток, сходи-ка ты к новой власти да попроси лесу. Ты человек значительный, тебе не откажут. Вишь, старая Дума и то хотела для тебя дом построить, — заговорил он, мотая лохматой головой.

— Что и говорить, дом у нас никудышный, того и гляди развалится, задавит нас всех, — поддакнула Вера.

Степану неудобно было отказать брату, но и обещать уверенно он ничего не мог. Кто знает, как встретит его местная власть, тем более, что жить-то здесь он не собирается. Все же ответил:

— Попробую, пойду...

На следующий день они с Еленой пошли на кладбище. Вера показала им могилы отца и матери. Два дубовых креста над небольшими холмиками, покрытыми подтаявшим грязноватым снегом — вот и все, что осталось от его родителей. Степан снял шапку и с минуту стоял молча, затем тихо проговорил, обращаясь к Елене: