Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

Наутро Катя в мастерскую не пришла. Степан весь день работал один, подправлял и подчищал сделанное вчера. Вечером все же не вытерпел и пошел узнать, не заболела ли она. В мастерской прохладно, а она чуть ли не полдня лежала раздетая. Но Катя не пришла по другой причине — она стала стесняться Степана больше прежнего. Пригласив его в гостиную, она предложила чаю, но света не зажигала.

— Что же мы, так в темноте и будем сидеть? — спросил он.

— Я не могу, Степан Дмитриевич, я вся горю от стыда.

— Глупости.

— Может, это и глупо, но я ничего не могу поделать с собой.

— Как же мы тогда закончим «Обнаженную»? Необходим еще хотя бы один сеанс.

— Не знаю. Сейчас я даже не могу об этом говорить...

Еще два дня Степан работал один, наводя лоск на фигуру, но без натурщицы это было пустым занятием. Наконец Катя все же пришла.

— Переболело, — бросила она на ходу.

Степан встретил ее сияющими глазами...

В конце июля в Москву неожиданно вернулись Пожилины. Отец с младшей дочерью сразу же заглянули в мастерскую, застав скульптора и его ученицу за изготовлением форм для «Обнаженной», оригинал которой был уже вполне закончен. Пожилин, не скрывая восхищения, расхваливал новую работу скульптора.

— Волшебник вы, настоящий волшебник, Степан Дмитриевич. У меня слов недостает, чтобы выразить, как все хорошо получается!

— Что же вы, папа, так рано вернулись? Вы же собирались прожить у дяди до сентября?— спросила Катя, прерывая его восхищения.

— И не спрашивай, доченька. Такое творится на свете... Я думал, мы добром и до Москвы не доберемся.

— В Новгороде еле протиснулись в вагон, народу! — воскликнула Лиза.

— А что случилось? — заинтересовался Степан.

— Вы еще спрашиваете, что случилось! Да разве вы газет не читаете? Мы же находимся накануне войны! Не сегодня-завтра Германия объявит России войну.

Степан выпрямился. Действительно, за последнее время он не заглядывал в газеты — некогда было. Он поспешно снял фартук и вымыл руки.

— Заработались вы, Степан Дмитриевич, совсем заработались, — укоризненно сказал Пожилин.

Степан отправился за газетами. Лишь теперь ему стали понятны причины тех мытарств, которые он претерпел, когда проезжал через Германию по дороге в Петербург. Значит, уже тогда отношения с немцами были натянутыми...

Вечером за ужином Пожилин рассказал жене об изящной скульптуре, которую Эрьзя слепил во время их отсутствия, добавив, что она должна обязательно взглянуть на нее еще в «сыром» виде.

— Надо полагать, ему позировала молодая женщина, скорее даже девушка. Это видно по всему, — говорил он.— Ты, наверно, Катя, знаешь, что за прелестное создание посещало скульптора. Тебя, конечно, во время сеансов выставляли из мастерской?

— Этого еще недоставало, чтобы Катя была свидетельницей подобных вещей, — сказала Ирина Николаевна и с упреком взглянула на мужа.

Катя молчала.

— Отчего же? Она должна привыкать к натуре, если собирается стать скульптором, — возразил Пожилин.

Тут раздался тихий голос Кати:

— В мастерскую никто не приходил.

— Тогда кто же ему позировал?

—Я...

Услышав признание дочери, Пожилин онемел. Так и сидел, выпучив глаза, не в силах что-либо сказать.

— Ты с ума сошла! — в ужасе прошептала Ирина Николаевна.

— Чего же тут особенного? Степан Дмитриевич очень порядочный человек, он не допустил по отношению ко мне никакой вольности, — сказала Катя. — Ему необходима была натурщица, и я согласилась. — Голос у нее дрожал, но, уверенная в своей правоте, она старалась держаться независимо.

— Боже мой! — уже громче сказала Ирина Николаевна. — До чего ты дошла...

Наконец пришел в себя и Пожилин.

— И она еще говорит, что тут ничего нет особенного! Раздеться перед мужчиной — равносильно отд... Но, посмотрев на младшую дочь, осекся.

Первого августа Германия объявила России войну. Началась сплошная мобилизация. По улицам Москвы тянулись бесконечные колонны мобилизованных. Вокзалы были забиты солдатами. На Тверской ежедневно происходили патриотические шествия. Пузатые господа и разряженные дамы несли портреты царя, хоругви и иконы. Все словно с ума сошли — одни плакали, другие радовались.

Несколько дней подряд, пока не надоело, Степан тоже толкался на улицах, наблюдая и патриотический психоз московских купцов, и неутешное горе простого люда, на плечи которого, он знал, лягут все тяготы войны. Потом снова уединился в мастерской на Нижнепрудном и принялся за неоконченную голову Христа. «Обнаженную», отлитую в цементе, он установил на полу, на широкой доске, чтобы в случае транспортировки, ее можно было легко перенести. Он не рассчитывал долго оставаться в мастерской Пожилина: по неясным для него причинам отношение хозяев к нему внезапно изменилось. Позднее он, конечно, стал догадываться, в чем причина. Но всякое объяснение по этому поводу считал излишним...