Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

Прямо из полицейского участка он зашел в магазин готовой одежды, купил белье, брюки, тужурку и отправился в баню. Из прежней одежды ничего не оставил, все велел банщику выбросить. Тот с недоумением посмотрел на него и покачал головой. «Эка блажь господская, выкидывать такое добро», — проворчал он.

После всех мытарств в охранном отделении и полицейском участке Степан окончательно возненавидел Петербург, этот холодный и официальный город. В тот же день он уехал в Москву.

Москва была для Степана олицетворением России. Мыкаясь на чужбине, о ней он всегда вспоминал с особой теплотой, хотя в годы учения здесь ему тоже немало досталось. Но все это уже давно забылось. В душе сохранилось только хорошее. Все плохое преходяще. И сейчас, растянувшись на диване в спальном вагоне второго класса, он с трепетом предавался воспоминаниям десятилетней давности. Все было как будто вчера. Как будто вчера он бегал с Тверской на Мясницкую, на Остоженку, встречался с Ядвигой... Спорил со своими учителями... Он обязательно увидится с Волнухиным, побывает у Касаткина. Правда, Николай Алексеевич тогда на него обиделся за то, что он перебежал в скульптурный класс. Но обида была недолгой. Как-то перед открытием выставки ученических работ, увидев Степановы скульптуры, он первый поздравил его с успехом и вместе с Волнухиным поддержал, когда Совет училища не хотел пропустить одну из вещей, выполненных не по программе. Это, кажется, был гипсовый бюст Александры, затерявшийся где-то не то во Франции, не то в Италии...

Под мерное покачивание вагона и монотонный стук колес Степан и не заметил, как оборвалась нить воспоминаний. Это была первая ночь на родной земле, проведенная им спокойно...

Москва встретила Степана теплым солнечным днем. Все кругом цвело, сияло и блестело яркой молодой зеленью. Горели маковки церквей, золотым огнем сверкали кресты. Улицы и бульвары были переполнены празднично разодетым людом.

С Николаевского вокзала Степан поехал прямо на Мясницкую, надеясь встретить в училище кого-нибудь из старых знакомых. Оставив багаж у швейцара, поднялся на верхние этажи, прошелся по пустым классам, затем спустился вниз, в скульптурный, где неожиданно встретился с Пожилиным, бывшим своим соучеником. Тот сразу узнал его и кинулся обниматься.

— Я читал в петербургской газете, что ты приехал, да думал, останешься там, в Петербурге, — говорил обрадованный Пожилин.

— К черту Петербург, там меня едва не уморили жандармы! Понимаешь, ни с того ни с сего засадили в тюрьму.

— Ну и как же ты от них отделался? Жандармы — народ цепкий.

— Что им с меня взять — отпустили.

— А ты, я вижу, нисколько не изменился, такой же длинноволосый и бородатый. И одет не по-парижски.

— Парижскую я выбросил, завшивела в полицейской каталажке, — смеясь, сказал Степан. — Ну а как ты? Помнится, тогда, после окончания, остался в училище.

— Да вот так и остался... Да что же мы здесь стоим? — спохватился Пожилин.— Поедем ко мне. Жена будет рада тебя увидеть. И девочки обрадуются, они о тебе много наслышались. Да и кто теперь о тебе не наслышался? Ты ведь такая знаменитость.

— Знаешь, со мной кое-какие вещи. Я ведь сюда прямо с вокзала, — сказал Степан озабоченно. — Может, оставить их здесь, у швейцара, пока не подыщу себе жилье?

— Для чего же оставлять? Заберем с собой. Пока поживешь у нас, а там видно будет. Ты ведь, я думаю, без дела сидеть не собираешься, так что тебе потребуется не только жилье, но и мастерская.

— Мастерская, первым долгом мастерская!..

Они взяли извозчика и поехали на Пресню, в Нижнепрудный переулок.

— А я тебя не оторвал от работы, ты, кажется, чем-то занимался? — спросил Степан, когда они уже поднимались по крутой лестнице на третий этаж.

— Какое сейчас занятие — учащиеся разъехались? У меня, между прочим, неподалеку отсюда есть мастерская. Правда, больше там занимаются мои девочки. Тоже увлекаются скульптурой. Можешь ею воспользоваться...

Степана несколько удивил столь радушный прием со стороны Пожилина. В годы учения они никогда не были близкими, а впрочем, он ни с кем из учащихся не сходился близко. К тому же Пожилин был немного старше его, происходил из состоятельной купеческой семьи и на Степана поглядывал свысока.

Пожилин занимал весь третий этаж довольно большого дома. Его жена, Ирина Николаевна, примерно одного с ним возраста, в меру полная для своих лет, встретила их, одетая по-домашнему — в белое ситцевое платье с короткими рукавами, в синюю горошину. Пожилин что-то шепнул ей, и черные дуги ее бровей взметнулись вверх. В тот же миг она стала суетливой и приветливой.