Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

— Мы знаем, что вы замечательный скульптор. О вас так много пишут в газетах, — продолжал жандарм, — и это нас обязывает отнестись к вам с должным вниманием.

— Ничего себе внимание, — не сдержался Степан. — Ни с того ни с сего высадили с поезда, заперли в кутузку. Даже отобрали трубку с табаком. Ну как можно просидеть четверо суток без курева?

— Извините, мои коллеги несколько перестарались. У них ведь служба тоже нелегкая... Вот вам папиросы, курите, — полковник подвинул Степану пачку дорогих папирос. Тот взял одну. — Берите все. Это, так сказать, возмещение за отобранный табак... Я надеюсь, что мы с вами найдем общий язык. — Выдержав небольшую паузу, он с улыбкой посмотрел на Степана. — Мне хотелось бы узнать, чем и как живет искусство на Западе. Поймите, это вовсе не профессиональный интерес. Забудьте, что с вами разговаривает жандармский офицер. Я и сам увлекаюсь живописью, немного рисую...

«Куда это он гнет?» — не понял сначала Степан и все же в нескольких словах рассказал о парижском салоне, в котором участвовал в последний раз. Жандарм слушал рассеянно, и Степану стало ясно, что его интересует совсем другое.

Достав из тумбочки бутылку «Токайского», полковник хотел налить Степану, но тот сказал, что вина не пьет, а вот от чая не отказался бы, если уж господин офицер настолько любезен.

Принесли чай.

— Хочется все же услышать от вас, каковы настроения эмигрантских кругов, с которыми вы находились в тесном общении, — вкрадчиво приближался к своей цели полковник.

— Откуда мне знать про их настроения? — Степан отхлебнул из стакана глоток чаю. — Я с эмигрантами якшался постольку, поскольку меня сводила с ними судьба.

— Ну, например, о чем они говорили между собой? С вами?

— Разве упомнишь, о чем они говорили. Хоть убейте, ничего не помню, да и не до этого мне было.

— Вы, бесспорно, у них доверенное лицо, иначе не передали бы с вами сюда, в Россию, столько писем?

— А черт знает, что написано в этих письмах, я их не читал. Да и передать не успел, вы их отобрали...

Под конец Степану надоели все эти однообразные вопросы, и он, замкнувшись, отвечал лишь «не знаю», «не помню». Офицер все чаще пощипывал свои тоненькие усы. Куда девались его мягкость и вежливость. Исчезла с губ улыбка, голос стал грубым и лающим.

— Ладно, господин Эрьзя, кончим этот беспредметный разговор, — сказал он наконец, — он и так у нас слишком затянулся. Советую вам в следующую нашу встречу вести себя попокладистее. А сейчас идите и подумайте над моими вопросами, у вас для этого будет достаточно времени...

Степан ожидал, что его опять посадят в ту же одиночную камеру, но в коридоре охранного отделения жандармский конвой сменили двое полицейских, которые вывели его во двор, посадили в закрытый автомобиль и повезли в полицейский участок. Здесь его снова обыскали, уже в который раз составили протокол допроса, куда, между прочим, внесли лишь фамилию, имя и звание. После этих формальностей он очутился в большой камере, которую населяли задержанные полицией пьяницы, воры и бродяги. «Ничего себе, удружил мне это вежливый жандарм», — подумал Степан, устраиваясь на нарах со слежавшейся соломой, кишевшей блохами. По грязной прокопченной стене ползали жирные пузатые клопы.

Соседом Степана по нарам оказался седой старик, который, спустив штаны и оголив тощие синеватые ноги, охотился за насекомыми. Степан с отвращением отвернулся — по другую сторону трое оборванцев с опухшими от похмелья лицами резались в карты. Растянувшись на нарах и закрыв глаза, он попытался хотя бы мысленно уйти из этого жуткого окружения, но неумолкающий гул голосов набитой битком камеры не давал сосредоточиться на чем-либо...

Прошла неделя, за ней потянулась другая. Кормили отвратительно: два раза в день приносили вонючую баланду, утром чай и кусок плохо пропеченного хлеба. Но Степана не так мучил голод, как отсутствие табака. При обыске полицейские отобрали у него даже те папиросы, которыми угостил полковник.

Шли дни за днями, и у Степана постепенно стало складываться впечатление, что про него просто забыли. Он видел, как ненадолго задерживались здесь остальные — день-два и их выпускали или переводили в тюрьму. За время, пока он сидел, некоторые успели побывать в камере дважды. В конце концов Степан решил обратиться к одному из надзирателей, более разговорчивому, и тот пообещал узнать у начальства про его «дело».

Степан не ошибся в своих предположениях: про него действительно забыли. Не обратись он к надзирателю, одному всевышнему известно, когда бы вспомнили о нем и сколько бы еще он просидел здесь. Полицейский чин вернул Степану отобранные при обыске деньги, трубку, табак и объявил, что он свободен. «Вот собака, — подумал Степан со злостью, — даже не извинился. Продержали столько за здорово живешь, с тем и до свидания...»