Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

Когда Степан спросил, отчего не приехал отец, мать как-то сразу сникла и притихла.

— Что ты молчишь? — встревожился он.

— Помер отец, сынок... Вот уже три года, как помер, — медленно выдавила она из себя горестные слова. — Мы тебе не писали, не хотели расстраивать...

Эти слова словно оглушили Степана. Перед глазами замельтешили какие-то белые точки, вспыхивая яркими искорками. Мать все говорила-говорила, а он уже больше ничего не слышал... Прошло какое-то время, прежде чем к нему снова вернулась способность соображать, видеть и слышать.

— Как же это? Отчего? — вымолвил он каким-то скрипучим, не своим голосом.

— Я же рассказываю тебе... На лице у него сначала появилось красноватое пятнышко, росло и росло все. Потом он ободрал его нечаянно. Мы думали рожа, по ворожеям ходили, по больницам. Нигде ничем не помогли...

— Да что у него за болезнь была? — произнес Степан с болью в сердце.

— Толком никто так и не знал. Все лицо ему развезло, такая страшная была рана... Сам-то как здесь живешь? — спросила она, немного помолчав.

Он так расстроился, что ему не хотелось ни о чем больше говорить. Всю дорогу до самого Соо Степан молчал с угрюмой сосредоточенностью.

— У тебя здесь, знать, фатера? — спросила мать, оглядывая небольшой двухэтажный особняк мадам Фарман, к которому подвез их шофер.

— Нету нас тут ничего. Просто мы попросили знакомую женщину, чтобы она пустила тебя на время. Сами живем здесь недалеко, в саду.

Мать насторожилась.

— Отчего помещаете меня к чужим людям? Разве я не могу жить с вами?

Степан принялся объяснять, что здесь ей будет куда лучше, чем у них в мастерской. К тому же мадам Фарман — их друг, а не чужой человек. Она поворчала еще немного и успокоилась, увидев, какую нарядную комнату припасли для нее. А постель — с белоснежными простынями и наволочками — такую она не видела даже в алатырской больнице.

— Баньку бы теперь, сынок, с дороги. Хоть в вагонах-то чисто, да жарко, все время потеешь. Может, твоя, кто она там тебе, истопит?

— Баня будет, только без пара и веника.

— Как это без пара и веника? — удивилась мать.— Тогда давай хоть в печь залезу. Ахматовские сроду парились в печах, и ничего, нравилось им.

— Печей-то здесь нет.

— Ты мне, может, еще скажешь; что здесь и щей не варят и хлебы не пекут?

Когда Степан подтвердил и это, ее изумлению не было границ.

— О боже милосердный, куда я попала?! Какой леший тебя, сын мой, занес в этот чужой край?.. Тогда скажи мне хоть, чего они тут едят? Чай, не одним воздухом питаются?

— Вот будем обедать — увидишь, — усмехнулся Степан.

Пока мать мылась в ванной, а Марта ей помогала, он повел Василия — племянника — к себе в мастерскую. У того разгорелись глаза при виде стоящих там скульптур. Он сразу узнал в «Сеятеле» деда.

— Вот здорово, дядя! Ну прямо, как живой! — восхищался он.

— Рисованием не бросил увлекаться? — спросил его Степан.

— Какое там бросил! Я и лепить пробую. Только у нас в Алатыре не у кого учиться. Оставь меня у себя, дядя.

— А что скажет твой отец? Ведь он потеряет помощника?

— Помощников у него и без меня хватает — нас пятеро братьев. Еще обрадуется, если один вылезет из-за стола.

Степан согласился оставить Василия у себя. Обрадованный племянник обосновался прямо в мастерской, сказав, что никаких других квартир ему не надо. Кровать Степана и Марты стояла в кухне-прихожей, так что Василий их нисколько не стеснил.

Вечером в постели Марта осторожно спросила, что за горе случилось у них в семье. Она догадалась об этом из его разговора с матерью и по тому, какими печальными после этого стали они оба. Степан сказал ей о смерти отца...

Наутро он хотел оставить мать на попечении Марты, чтоб самому ехать в Париж: там его ждали заказы, но она изъявила желание посмотреть город и попросила, чтобы эта, как она ее называла, Марфа, показала ей самый главный «тутошный базар». Степану жаль было разочаровывать мать еще и отсутствием такового, поэтому он сказал Марте, чтобы та свезла ее на парижский рынок, где в основном торгуют зеленью, фруктами и всякой мелкой живностью...

Вечером, сидя за чайным столиком в доме мадам Фарман, куда они собрались все, мать с возмущением говорила:

— Что это за базар, торгуют одной редькой да щавелем. Вот у нас в Алатыре толкучка, что хочешь, любую тряпку найдешь...

Мать прожила у Степана около месяца. Спокойно чувствовала себя не больше недели, все остальное время без конца твердила: «Домой, домой, надо ехать домой!» Степан и Марта, стараясь удержать ее еще хоть немного, развлекали мать, как могли — возили на автомобиле в Париж, Марта показывала ей парки и водила но магазинам. С первых же дней она переменила ей всю одежду, заказав местному портному в Соо серое шерстяное платье и длинную кофту из такого же материала. Мордовские сапоги заменила удобными туфлями на низком каблуке.