Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

А он перебросит винтовку (играет в руках, с юнкерских лет выучка) — и вдруг сгорбится, соберется, прижмет приклад к бедру. Не чувствует тяжести Антон Иванович, не винтовка в руках, а что-то невесомое. Только неуловимо опустит правую руку, нашарит кобуру и расстегнет: а на всякий случай, а не помешает…

И все: с Богом…

Обернется и так же зычно, на всю степь рявкнет:

— Знамя! Знамя ко мне!

Протопают знаменосцы, с ними — знаменный взвод, у ассистентов шашки наголо. Знаменосец чехол сдирает, руки трясутся.

И вот оно! Захлопает, заполощется на ветру российское, трехцветное: бело-сине-красное!

И уже рев по степи — теперь не унять, дело сделано: пойдут, а если надобно — все и полягут.

И опять зычно поет на всю степь Антон Иванович:

— Примкнуть штыки!

Шагает по цепи, словно и пуль нет (а не отлита еще для него — знает это определенно, есть такое чувство). За ним — веером штабные, а что делать… нельзя отставать… шашки поблескивают… Антон Иванович и не оборачивается, разве что метнет взгляд: как они там… А, не отстают! Раненый охнет. И глухо, мякотно завалится срезанный наповал: захрипит, заскребет каблуками землицу — и отлетела душа. Антон Иванович и не повернется — правила такие: война. Погоны не полевые, в золоте. Бей не спеша — и завалишь первого белого генерала, первее нет…

Да только генерал плевал на это. Размашисто вышагивает, в обычной жизни вроде так и не выйдет. Всё перед ним: степь, люди, — а ничего не видно. Всякий раз вот этак — сколько ни ходи…

Однако возьмет себя в руки, отрезвеет. Расцветет в улыбке — молодец молодцом.

Угроза гибели на каждом по-разному откладывается. У одних лица кирпично-красные, в сальной пленке пота; у других — белее снега. У одних глаза суженные, ну щелки, а не глаза; у других — выпученные, дикие. Но у всех не лица, а маски и губы бескровные.

Быстро, летуче крестятся. Не все, но крестятся. Он бы и сам перекрестился, да заняты руки. Ничего, у него с Господом ровные отношения… Чувствует: лицо — тоже чужое, вроде не свое. Полную грудь воздуха наберет и прокричит:

— В штыки, господа! За мной! За Бога и Отечество, марш!

И всей кожей примет (сам не оборачивается — нельзя это, этика тут своя), как заворочались, оторвались от земли люди.

И мат, обложной мат по всей цепи. Ярятся к крови господа офицеры.

Антон Иванович и сам ловит себя на том, что безобразно матерится, но сознание тут же опять отключается на чисто животные действия. Он набыченно, мешковато топает с винтовкой наперевес навстречу выстрелам, похожим на один несмолкаемый, очень громкий и какой-то ломано-скачущий звук.

А уж со всех сторон натужливый дых и бессмысленные маски лиц. Теперь не остановишь — дойдут. Будут рвать руками, рубить, резать, колоть, мозжить прикладами… теперь не остановишь…

И со всех сторон рев — вовсе не «ура», а рев, жуткий мат…

Пошли врукопашную…

Матерый был русак Антон Иванович.

18 июня 1919 г. генерал Врангель издает приказ по Кавказской армии:

«Славные войска Кавказской армии!

8 мая под станцией Великокняжеская вы разбили противника и погнали его к Царицыну.

С тех пор, в течение сорока дней, не зная отдыха, вы гнали врага. Ни безводье Калмыцких степей, ни палящий зной, ни отчаянное сопротивление врага, к которому беспрерывно подходили подкрепления, не могли остановить вас.

В ряде жестоких боев вы разбили X и подошедшую XI армии противника и, подойдя к Волге, ворвались в логовище врага — Царицын…»

Красные потеряли 40 тыс. пленных, 70 орудий, 300 пулеметов. Оказались захвачены бронепоезда «Ленин» и «Троцкий», 131 паровоз, 10 тыс. вагонов, из них 2085 — с военными грузами.

«19-го утром я прибыл в Царицын, — пишет Врангель, — и прямо с вокзала проехал в собор. Огромная толпа народа заполнила храм, площадь и прилегающие к ней улицы. Престарелый епископ Дамиан за несколько дней до нашего прихода должен был бежать и скрывался где-то на окраине города. Служил настоятель собора, освобожденный из тюрьмы нашими войсками. Во время службы и он, и большинство присутствующих плакали. По окончании богослужения я вышел на площадь и обратился к населению, приветствуя граждан с их освобождением и обещая защиту и покровительство армии.

В тот же день вечером прибыл в Царицын Главнокомандующий (Деникин. — Ю. В.)…

Город Царицын, «Красный Верден» 1, как называли его большевики, оказался в ужасном состоянии. Все мало-мальски состоятельное или интеллигентное население было истреблено, магазинов и лавок не существовало. Зимой в городе свирепствовали страшные эпидемии, смертность была огромна, умерших не успевали хоронить, трупы сваливали в овраге у городской тюрьмы. По словам жителей, в овраге свалено было до 12 000 трупов. С весной трупы стали разлагаться, зловоние стояло на несколько верст кругом… Улицы города представляли собой свалочное место… Уже через несколько дней по нашем приходе город стал оживать. Улицы наполнились народом. С левого берега Волги понавезли всякой живности и зелени. Продукты быстро падали в цене. Постепенно стали открываться магазины».