Александр Золототрубов - Мерецков. Мерцающий луч славы

— Нужно ли командующему фронтом вникать во все детали? Есть командармы и комдивы, есть их штабы, наконец, есть командиры полков и их штабы. Зачем их подменять? — не унимался начальник штаба, похрустывая пальцами рук. Он делал так всегда, когда какой-либо разговор задевал его.

Мерецков чему-то усмехнулся, и это царапнуло Крутикова, но он сдержал свои чувства и спокойно спросил:

— Вы не согласны со мной?

— Скажу, не переживай! — Мерецков маленькими глотками пил чай. — Знать солдатскую жизнь, вникать во все её детали — подспорье в работе любого командира. А у нас иной начальник не знает, чем живут и дышат его подчинённые. А коль не знает, значит, не сможет оценить их моральный и боевой дух. Грош цена такому командиру!

— И вы, конечно же, сошлётесь на маршала Жукова? — В глазах Крутикова блеснула хитринка.

— А вот и не угадал! — воскликнул Мерецков. — Назову тебе лишь двух военачальников — Василия Чапаева, начдива 25-й стрелковой, и Семёна Будённого, командарма Первой конной. И тот и другой не мыслили себя без опоры на бойцов в Гражданскую войну. И Чапаев и Будённый жили со своими бойцами душа в душу, хотя оба были чертовски строги к тем, кто проявлял недисциплинированность. Чапаев говорил со мной на эту тему, ещё когда учился в девятнадцатом году в Военной академии Генштаба, жаль, что он потом не пожелал учиться дальше и ушёл на фронт. А в армии Будённого я сам служил и не раз видел своего командарма в бою. Семён Михайлович в минуты затишья всегда находился среди бойцов и беседовал с ними обо всём на равных, хотя на его груди поблескивали четыре креста и четыре медали — он был полным георгиевским кавалером. Так-то, полководец генерал Крутиков! — шутливо заключил комфронтом.

— А что вы скажете о Василии Блюхере? Вы ведь тоже служили на Дальнем Востоке под его началом? — В глазах Крутикова замельтешили огоньки.

«Однако хитёр ты, Алексей Николаевич! — отметил в душе Мерецков. — Хоть я и уважаю Блюхера, как настоящего героя, но тебе об этом не скажу. Я уже побывал в камере на Лубянке, и что там пережил, не пожелаю даже своим недругам. Ещё раз попасть туда я не хочу…»

— Зачем ты задаёшь мне острые вопросы? — едва ли не с отчаянием спросил начальника штаба Мерецков. — Может, тебе рассказать, как на учениях в тридцатых годах я с маршалом Тухачевским пил из одного стакана? Ты же знаешь, Алексей Николаевич, что и Блюхера, и Тухачевского, и ещё с десяток других расстреляли как врагов народа.

Кажется, Крутиков его не понял, потому что спросил:

— За что же Блюхеру дали три ордена Красного Знамени?

— Дали, разумеется, не за красивые глаза, наградили его за мужество и отвагу. Человек он был смелый, решительный, ничего не боялся, даже в застенках Лубянки так и не признал себя виновным.

Мерецков разволновался, достал папиросу и закурил, струёй выпуская дым. Подошёл к столу, где лежала карта, и сухо произнёс:

— Ладно, посудачили, и хватит. Пора браться за дело. Через час у нас совещание комдивов. Все прибыли в штаб, кому положено?

— Все, Кирилл Афанасьевич, кроме командующего ВВС фронта. Он в лётном полку проводит разбор учений, — доложил Крутиков.

В штабе собрались те, кому придётся через несколько дней вновь вести свои войска в бой, и Мерецкову хотелось сказать им такие слова, чтобы они поняли: всё, что волнует их, волнует и его, командующего. Вряд ли им известно, что всё время, пока идут бои, Мерецков сам не свой, порой он не находит себе места, и всё от того, что переживает не только за весь фронт, но и за каждого солдата и командира. Кирилл Афанасьевич ещё и слова не произнёс, а уже волновался, почувствовав, как гулко забилось сердце. Он попытался сохранить спокойствие, но это у него не получилось. «Надо заговорить с комдивами, и волнение исчезнет само собой, так же как и появилось — неожиданно», — приказал он себе. Так оно и случилось, и соратники поддержали его.

Наступление на Киркенес началось ожесточённым боем 131-го стрелкового корпуса за город Тарнет. Это было утром 22 октября. И хотя путь на Киркенес был сильно заминирован, а подвесной мост через фьорд взорван, что замедлило продвижение наших войск вперёд, они не остановились. Где гранатами, где автоматами и штыками советские воины метр за метром прокладывали себе дорогу к Киркенесу. На третьи сутки, 25 октября, утром наши передовые части вошли в Киркенес. Ещё рвались на его улицах снаряды, немцы вели бешеный огонь по нашим танкам, казалось, горевшие здания вот-вот рухнут, а генерал армии Мерецков уже въехал на «виллисе» в разрушенный город. Когда смолкли выстрелы и установилась тишина, отмечал Кирилл Афанасьевич, на глазах которого всё это происходило, стали появляться жители, они радостно встречали советских воинов. Трогательно было видеть, как обычно сдержанные северяне со слезами на глазах обнимали своих освободителей. Девушки окружили вниманием и заботой наших раненых бойцов, юноши помогали им добираться до госпиталей.