Юрий Плашевский - Дол Заповедный

— Чем начала, тем и закончила? Почему?

— Потому, что вода темная не в Васюте твоем — в мире, куда он тянет…

Лебедушка поднялась. Молча накинула опять платок на голову, поцеловала Серафиму, вышла. Серафима выпустила ее, затворила дверь, задвинула засов. Стояла в темных сенях, качала головой, шептала молитву.

А Лебедушка быстро шла к себе домой по тропинке, проложенной в снегу. Яркие светились на чистом небе звезды. Лился сумеречный от них на землю свет. Снег скрипел под ногами. Было морозно, недвижно и спокойно. Только у дальних изб слышно было тянул кто-то заунывную песню:

Лебедушка улыбнулась: опять это, наверно, Васюта тоскует, на небо глядя, песню поет. После беседы с Серафимой все казалось ей еще непонятнее, но на сердце стало легче. Воля расстилалась перед ней. «Душа самовластна» — это поп Иван говорил? Да кто бы ни говорил — так оно, видно, и есть — самовластна. Никто не расскажет, не наставит. Сама выбирай.

Лебедушке вспомнилось, как недавно заглянув в комнату, увидела за столом родителя своего. Он сидел в одной рубахе, опустив плечи, вытирал платком мокрое от пота лицо. Отдыхал — только что приволок на лошади из леса еще одно бревно. Теперь он возил их часто.

— Здравствуй, батюшка, — сказала она.

— Здравствуй, Лебедушка, — ласково ответил Ждан Медведь. — Посиди со мной.

Лебедушка присела на лавке.

— Зачем, батюшка, бревна из леса возишь? — спросила.

— Горницу светлую хочу к нашей избе пристроить. Для тебя.

— Зачем? Мне и в светлице моей малой хорошо.

— Это славно, что хорошо. А если перемена в твоей жизни будет?

— Научи меня, батюшка, как мне перемену эту сделать, — тихо сказала Лебедушка.

Ждан Медведь долго молчал, платком утирался. Наконец сказал:

— Тут научить трудно. Мира хочу душе твоей. Хочу, чтоб мир и покой были в новой горнице с тем, кого введешь в нее. А тут только ты решать можешь. К кому сердце лежит, к кому душа летит.

— Ты знаешь, батюшка, к кому.

— Ну, что ж, в добрый час. Вот только горницу по весне закончу. Хочу, чтоб первое время возле меня пожили. А каков он, твой суженый, окажется, сама увидишь. После свадьбы.

— Ты вот, батюшка, горницу светлую нам ладить собрался. А он меня прочь отсюда зовет.

— Сохрани тебя господь от такой напасти, — еле слышно, нахмурившись, сказал Ждан Медведь.

Зима уходила. Приближалась весна. Вот уж и великий пост подошел. Снега оседали, таяли. На взгорках проглянула земля. Малиново светилось на закатах небо. Ели в лесу стали будто еще чернее — стояли недвижные, ждали вешнего дыхания. Всякому зверю тяжело стало на снегу, напоенном влагой — отлеживались лесные жители в чащах, буреломах.

В один из таких сырых, вязких вечеров пришел к Ждан Медведю Васюта Выксун. Хозяин сидел за столом, читал книгу — страницы у нее были чудны и глаз ласкали цветом густого молока, а буквы шли черные, ровные, — уставом писаны.

Поздоровались. Ждан Медведь закрыл книгу, отложил в сторону.

— Божественное? — кивнул на нее Васюта.

— Божественное, — сказал Ждан Медведь. — Садись, Васюта.

Васюта сел. Молчал. Долго глядел на Ждан Медведя. Серые глаза доброго молодца то улыбались, то суровели, и чувствовалась в них странная тоска.

— Что скажешь? — прервал молчание Ждан Медведь.

— Пришел, батюшка, тебе челом бить, о райской птице говорить, что в тереме твоем живет, покою мне не дает.

— Молода еще та птица райская, — вздохнул Ждан Медведь, — да если у вас с ней сладилось, — что ж, — отвернулся, поглядел в окно, где разливался на небе алый закат, — от того не уйдешь. Воле вашей поперек стоять не буду. Одно только плохо…

— Что?

— Ты, Васюта, слышно, в мир хочешь отсюда уйти и Лебедушку увести?

— Хочу.

— Сгибнешь ты там. И Лебедушку погубишь.

— Не сгибну. Не погублю. Ты меня еще не знаешь. Я ухватист.

— Таких вас ухватистых — там конца-края нет. Потому и рвут горло друг другу.

— Не хуже других окажемся. Да и время такое. Кто сверху вниз, бывает, валится, а кто и снизу наверх выбирается. В этой каше не будь дураком, только хватай — не зевай.

Ждан Медведь прищурился, поглядел, со вниманием:

— Постой, постой! Ты уж не про опришнину ли говоришь?

— А хоть бы и про опришнину!

Ждан Медведь усмехнулся, покачал головой:

— Безумны твои речи, Васюта… Ты ж не знаешь, про что говоришь. Чтоб в опришнине что ухватить, шутником надо было быть…