Юрий Плашевский: Дол Заповедный

— Вор, вор, держи!

Тот, однако, не мешкая, сразу же шваркнул головней по столу, разбил светильник.

Пала тьма. Теперь уже только красная одна щепа металась у него в руках по двору огненным, мохнатым комом.

— Беги! — бешено крикнул он тощему мужику.

Тот побежал к воротам. А заступник его уже вертелся бесом, ширяя огнем. На подворье все шло колесом, — в полумраке, в дрожащих, красных бликах. Прыгали, вопили. Голосила со страху стряпуха.

— И-эх! — полетела в сторону, треснулась оземь, затрещала, вспыхнула и погасла головня.

Метнулась к распахнутым воротам еще одна тень.

— Держи, держи!

Да где там — держи…

Они свернули с дороги, миновали кусты. Межой пересекли вспаханное под озимь поле. Прошли еще с версту, впереди стеной встал лес. Поверх его черных зубцов высунул острые рожки месяц.

Мужик схватил своего спутника за руку:

— Постой. Ты куда меня ведешь? Ты кто? Откуда? Что-то тебя в наших местах я не помню. Хоть имя-то скажи.

— Скажу, все скажу. А веду, чтоб дух перевел. От страха остыл. А как остынешь — и ступай. Иди себе по зорьке на все четыре стороны. Бог милостив — и домой придешь. Авось, и ироды тебя искать перестанут, пока что. Зовут же меня Ефрем. А прозвище — Ворон.

Мужик со страхом посмотрел сбоку. От месяца уже падал свет. И впрямь — ворон. Смутный человек. Неизвестный. Ничего себе — Ефрем. А сила-то из него так и прет. Боязно. Недобрая сила, мрачная. Горькая.

— Ты не бойся, — тихо вдруг сказал Ворон. — Я ничего худого не сделаю. С чего? У тебя свое, у меня — свое. Просто случай свел. Как тебя ироды хватать начали, я и не выдержал.

Вступили в лес. Ворону, видно, место было знакомое. Он шел впереди. Мужик разглядел — идут по тропе. Потом совсем близко раздался жалобный птичий вскрик, будто совушка голос подала. Оказалось, однако, что это кликал кого-то сам Ворон. И сразу ему на этот знак был слабый отзвук.

На повороте тропы сбоку высунулась тень. Ворон коротко с ней пошептался, пошел дальше. Тень спряталась.

Сверху стал пробираться меж дерев, веток, листьев тонкий свет. Месяц поднимался по небу все выше и был ярок.

И мужику, чем дальше он шел по лесу за Вороном, тем все больше начинало казаться, что все это с ним во сне. И быстрый, суматошный разговор на проезжем дворе, за рыбой и пивом, куда он забрел с устатку, продав днем на торжище у монастыря телку. И неожиданная свара. И Ворон, что ввязался вдруг за него сам вольной волей. И увел, от беды спас.

И как он его потом догнал на дороге и, не говоря ни слова, молча ухватя за руку, рванул в сторону. И они, продравшись сквозь частый кустарник, пали на землю и, затаивая дыхание, хоронились в ломкой, уже сохнущей траве. И слышали мимо по дороге скок двух лошадей. И он хотел уже встать и бежать опять, а Ворон снова молча придавил его к земле, и они долго лежали. И опять слышали топот на дороге, и тогда уже обратный и медленный, и голоса, и узнали хозяина и его малого Федьку, что был с ним. И как потом пошли они с Вороном, и шли тихо, долго. И вышли на дорогу, и опять свернули в лес, и шли через поле, и вот уже идут в лесу. И все это сон. И голубые, белые, желтые косые столбы падают с неба от месяца, а от деревьев идут, как уголь, черные тени. И лес стоит, замер, не шелохнется, и не разберешь, то ли лес это, то ли чудная храмина, заколдованная. А Ворон — бес, сам идет, и его тащит.

Они вышли на полянку. С краю ее, у толстой березы, был шалаш. Ворон махнул рукой:

— Садись.

Мужик так и повалился. Ноги у него гудели. У шалаша лежал ворох сена.

— Ах, хорошо. И мягко, и тепло, и дух славный.

Ворон молчал, улыбался хмуро.

— Степан! — позвал он.

Из шалаша быстро вылез встрепанный человек, встал:

— А вот он я. Что прикажешь?

— Здравствуй.

— Здравствуй и ты.

— Славно. Томила с тропы, со стороны, придет, ты туда ступай. Да не спи.

— Авось, бог пособит.

— То-то. В мехе чихиря-вина осталось? Не все выпили?

— Как можно, — чтоб все?

— Знаю я вас. Поднеси нам, Степа, по чарке. Не видишь — гость у нас.

Степан вытащил из шалаша кожаный мех. Мужик приподнялся с сена, очнулся от дремоты:

— Хорош бурдюк. Откуда?

— Откуда и мы, — Ворон усмехнулся. Усмехался он едко, с надсадой. И каждый раз думалось: ой, говорит, да не все договаривает. — Из степи. Там это вино чихирем величают. Татарское дело. Выпьешь? — он снял защепу на отростке меха, нацедил тонкой струей вина в три чары, подал одну мужику. Другую взял Степан, третью сам Ворон. Мех повесили на ветку.