Иван Кудинов - Окраина

— Скажите им, что нас интересует не золото, а вот эти развалины, камни, — попросил Ядринцев переводчика. — И еще скажите: какой бы клад мы ни нашли, он останется здесь, на их земле. А вот помощь их, — кивнул в сторону монгол, — примем с благодарностью.

Монголы, выслушав переводчика, оживились: просьба Ядринцева совпадала с их желанием — видеть все, что будут делать русские на Хара-Балгусане, ничего не упустить.

И теперь два пожилых монгола, строгие и молчаливые, неотступно следовали по пятам. Ядринцев усмехался: конвоиры. Но потом забыл о них, перестал замечать, как не замечают собственной тени, поглощенный осмотром уходящих по кругу валов, полуразрушенных глинобитных стен, с пещеровидными отверстиями внутри, остатками башен… Вокруг валялись обломки гранитных плит, черепица, кирпич, почва тут была неровной, будто изрытой дождями. Ядринцев сел верхом и поехал вдоль стен, с наружной их стороны, отсчитывая шаги коня. Вернулся через полчаса.

— Ну, шо, Миколай Михайлович, — поинтересовался Дуброва, — изрядный круг получился?

— Изрядный, — кивнул Ядринцев. — Марко Поло считал, что Каракорум занимает в окружности около трех верст…

— А сколько вы насчитали? — спросил Смысловский.

— Думаю, Марко Поло был прав, если перед нами действительно Каракорум… — улыбнулся Ядринцев.

Ночью Орхон разбушевался. Дул ветер, лил дождь. Хозяин, проснувшись, кряхтя и постанывая, поднялся и вышел из юрты. Потом заблеяли овцы, пахнуло холодом, и юрту наполнило шумное дыхание животных. Запахло шерстью. Овцы постукивали копытами, встряхивали мокрыми боками…

В таком соседстве Ядринцеву приходилось ночевать впервые. «Ничего, — подумал он, засыпая под мерное дыхание овец, — главное — мы у цели…»

Утром, захватив с собой лопаты, снова отправились на Хара-Балгусан. Попробовали копать ямы, извлекая из них разные обломки, черепицу… Сомнений уже не оставалось: перед нами лежали руины большого города, некогда грандиозных сооружений. Снова и снова рассматривали гранитные обломки, забирались в отверстия стен, стараясь разгадать их назначение… Вдруг раздался взволнованный голос Смысловского:

— Посмотрите, что я нашел!..

Все кинулись к нему и увидели у ног поручика довольно большой каменный обломок, на котором четко выступало барельефное изображение головы дракона… Откуда она? Было ясно, что это лишь часть какого-то монумента. Но где он, этот монумент? И тут проявили себя монголы, которые прежде никак не выказывали активности. Они заговорили о чем-то оживленно, указывая в сторону ворот, и первыми заспешили туда; прошли с полверсты и остановились у каменной глыбы… Ядринцев обошел вокруг, внимательно разглядывая, и, к неописуемой радости, обнаружил на камне барельефное изображение дракона, которому недоставало головы…

— Миколай Михайлович, побачьте, що это за письмена? — спросил Дуброва, осторожно счищая лопатой с камня грязь. Ядринцеву стало жарко. Он снял шляпу и провел рукою по лицу, словно не веря собственным глазам: на каменной плите были высечены рунические знаки. Да, да, вне всякого сомнения, эти знаки были рунические… Ядринцеву уже приходилось их видеть на енисейских могильниках лет пять назад. А это что? — удивленно разглядывали еще одну надпись. — Нетрудно было определить по начертаниям китайские иероглифы…

— Но тут и еще какие-то знаки! — воскликнул Смысловский. Поначалу думали, что третья надпись монгольская, но переводчик посмотрел и твердо сказал: нет, нет, скорее уйгурская… Трехъязычная надпись?! Ядринцев был взволнован и более, чем кто-либо, сознавал в эту минуту, как близки они к разгадке великой тайны…

Пять дней работали на Хара-Балгусане. Нашли около сорока обломков каменных обелисков, обнаружили извилистое русло, бывшее, по всей видимости, оросительным каналом, зарисовали все, что можно зарисовать, обошли еще раз вокруг осевших, полуразрушенных стен…

На шестой день переправились через Орхон.

Путь еще предстоял долгий.

Летом 1890 года Ядринцев был приглашен французским географическим обществом, и он, отложив все дела, отправился в довольно длительный вояж.

«Париж на меня пахнул всем опьяняющим ароматом Европы», — сообщал он друзьям. Пять лет назад он уже приезжал в Париж — и тем интереснее было взглянуть на него сейчас, с порога последнего десятилетия девятнадцатого века.

Николая Михайловича встретил старый знакомый барон де Бай, заметно погрузневший за пять лет, прошедших после первой их встречи, но как и прежде остававшийся истинным парижанином — веселым, энергичным, деятельным.