Иван Кудинов - Окраина

Зиму Николай Михайлович провел в Петербурге. Редакторские дела он передал Ощуркову, оставив за собою право издателя. Перевести «Восточное обозрение» обратно в Петербург не удавалось — может, не хватало сил, не было прежней решительности, а может, и в самом деле остыл к своей газете? Одно утешало: освободившись от газеты хотя бы на время, он сумеет сосредоточить все свои силы на главном для него деле — доработке и подготовке к повторному изданию книги «Сибирь как колония».

И вот рукопись в тысячу страниц готова — дополнена, исправлена, вычитана и отдана в типографию. Можно было облегченно вздохнуть, перевести дух — и браться за новое дело. Однако завершив книгу, Ядринцев испытал не радость и облегчение, а горечь от мысли, что все уже позади…

Как-то он встретил академика Радлова, и тот сказал ему, что готовится новая экспедиция на Каракорум.

— Надеюсь посетить Каракорум вместе с его первооткрывателем… Как смотрите на мое предложение, Николай Михайлович? — спросил Радлов.

Ядринцев пожал плечами и ничего определенного не ответил.

— И еще могу вам похвастаться, — добавил Радлов. — Мне удалось расшифровать пятнадцать знаков из надписи, которую обнаружили вы на орхонском памятнике… Думаю, ключ найден — и дальше дело пойдет живее.

— Поздравляю, Василий Васильевич, — сказал Ядринцев и грустно улыбнулся. — А вот я всю жизнь пытаюсь расшифровать всего лишь один знак и не могу.

— Какой знак?

— Загадочный знак человеческой души…

— Ну, батенька мой, душа человеческая — потемки. Так стоит ли в ней копаться! — пошутил Радлов. Помолчал, внимательно глядя на Ядринцева, участливо спросил: — Что-нибудь случилось, Николай Михайлович? Какая-нибудь неприятность?..

Ядринцев горестно усмехнулся:

— Машина дала задний ход…

— Машина? Какая машина?.. — не понял Радлов.

— Российская. Дала задний ход и неизвестно куда движется…

— Да нам-то какое дело до этой машины? — пытался свести к шутке Радлов. Но Ядринцев был серьезен и даже мрачен:

— Вот, вот, в том и беда, что мы сидим сложа руки и равнодушно ждем, куда кривая вывезет.

— Да что же делать?

— Протестовать! Сопротивляться! Ложиться в конце концов под колеса этой машины!..

— Да зачем же под колеса?

— Ну, а каким же образом можно остановить эту машину, повернуть ее вспять?..

Радлов смущенно развел руками, не зная, что ответить, заторопился — и ушел от этого разговора…

А Ядринцев, придя домой, в крохотную меблированную комнатку, сел за стол, придвинул листы с незаконченной статьей «Россию пятят назад» и зло, торопливо написал:

«Современное поколение живет крайностями — или не думает о судьбе отечества, или гибнет ни за грош, не сладив с жизненною борьбою…»

Он чувствовал себя опустошенным, бессильным что-либо изменить и приходил в отчаяние.

«Нет более проявления общественной мысли, — сжав зубы, писал он, — нет брожения; жизнь интеллигентного класса уничтожена, университеты зажаты новыми уставами, вольномыслящие профессора вытеснены в отставку…»

Круг замкнулся. Выхода не было.

Однако судьбе угодно было распорядиться жизнью его так, что, казалось бы, уже лишенная всякого интереса и смысла, она вдруг озарилась в конце своем такою сильной и яркой вспышкой, такое бурное, неистовое, по-молодому острое чувство испытал и пережил Ядринцев, словно все для него повторилось, все сызнова началось…

Мартовские дни в Петербурге были полны загадочных разнотолков — короткие, с недомолвками, сообщения северного телеграфного агентства, которыми пестрели столичные газеты, давали для этого обильную пищу: великий князь Георгий Александрович вел переговоры с французским правительством, затем отбыл в Алжир; князь Бисмарк намечен кандидатом в депутаты рейхстага; отставка всесильного премьера Италии Криспи, наобещавшего своему народу с три короба, а не выполнившего и малой доли, король поручил маркизу ди Рудини сформировать новое правительство… Что из этого выйдет? И как эта перестановка отразится на внешней политике России? И нет ли связи всех этих событий с подорожанием плиточного чая в Петербурге? А также с тем, что прибывший в Алжир великий князь не был удостоен при встрече официального церемониала… «Дабы не утомлять его высочество», — тотчас появилась оговорка в газетах.

«Его высочество слишком утомлены», — иронически усмехался Ядринцев, просматривая газеты. Он мог по забывчивости остаться без завтрака, но без газет — никогда. Газеты, казалось, были той ниточкой, которая еще связывала его с жизнью. Ядринцев замечал, что все чаще и чаще наряду с политической смесью на страницы газет просачивались скупые сведения о начавшемся голоде в некоторых российских областях… Каждое утро теперь он отыскивал какие-либо новые известия, подробности.