Александр Марков - Атаман Метелка

Бородач сбросил с себя балахон, приподнялся. Лицо было трудно разглядеть, буйно заросло волосами. Лишь острый нос выдавался вперед, да бросался в глаза страшный клейменый лоб.

Атаман с минуту помедлил, оглядел притихший стан и тихо произнес:

— Видел. И многие мои сотоварищи видели…

— Ну и как, царь он? — Из-под суровых бровей глаза колодника смотрели остро и жгуче.

— Нет, не царь, говор донской и писать не умеет. Поначалу я тоже думал, что он настоящий император, а когда пригляделся, понял: император за народ никогда голову класть не будет. Вот тебя когда клеймили? — спросил колодника Заметайлов.

— Да лет тринадцать прошло…

— Значит, при императоре Петре Третьем или Елизавете императорским именем.

— Так, может, они того и не ведали. Дворяне от их имени зло творят, — прохрипел колодник.

— Должен бы знать, коли царь. А коли и не знал, можно ли таковому царством править? Державе нужна голова умная…

— Истину говоришь, батюшка. Так и есть оно, — раздались голоса рыбаков.

Кто-то, осмелев, не удержался и спросил:

— А самого-то тебя как величать, батюшка?

— Я атаман Метелка — Железный лоб.

Заметайлов достал из-за пояса шапку и надел ее, надвинув на самые брови.

Клубился и таял над костром белесый дымок, взлетали и гасли красноватые искры.

Свитые кольцами волоски рыжей бороды точно кружились в затейливой пляске. Золотистые блики дробились на латах, на мече рыцаря, нашитого на шапку. Теперь на эту простую баранью шапку ватажники смотрели с не меньшим почтением, чем на царскую корону.

Молчание длилось только мгновение, а затем зашумел, загомонил стан:

— Батюшка, желанный ты наш!

— Не ждали тебя в такой глухомани!

— Пушчонки чугунные возьми!

— Веди нас на господскую погибель!..

Многие плакали.

Заметайлов встал, растерянно вглядываясь в радостные лица ловцов. Всего он ждал, но не думал, что и сюда, в этот Култук, долетит о нем народная молва.

Ночью атаман долго возился на камышовой подстилке, не мог уснуть. Вот ведь сколько дней, и все больше идут со слезами. Он не любил слез. Но они лились неудержимо, и каждая слеза была требованием. Со смутным чувством близкого ужаса Заметайлов понимал, что он не столько атаман над ними, сколько их слуга и раб. Блестящие глаза мужиков ищут его, приказывают ему, зовут.

Тревожно перебирал в памяти все сказанное ловцами и дивился, что люди верят в удачливую судьбу удалого Метелки. А если назвался бы просто собой — казаком Григорием Касьяновым? Пошли бы тогда за ним? Выполняли бы с величайшим радением его указы?

Страшное смятение охватило душу. Хватит ли сил таить это ото всех, свое настоящее имя? А если кто признает его? Могут ведь попасться и станичники. Да и в Астрахани признать могли бы многие. Три года там в колодниках ходил. И почему так устроен человек? Какому-то Железному лбу поклоняются и готовы за ним идти на смерть, а узнают, что беглый колодник, и отвернутся, отступятся, предадут… Испокон веков человеку важно имя. И дела — тоже. Видимо, они и составляют звучные прозвища. Может, шапка возвысила его больше? Какие там у них дела!.. Ни одного большого сражения. Так, мелкие сшибки. И после каждой сшибки должен уходить, заметать следы. Сражение можно давать, имея войско, а будет ли оно? Кабы знать наперед…

Утром Заметайлов велел лоцману сниматься с якоря. Часть казаков пересела на расшиву. Поплыли к Чучиной ватаге. Там оставалось еще шестеро сотоварищей. В лодке при них было семь чугунных пушек: три большие на станках, две средние и две мелкие на вертлюгах, ввернутых в борта.

Пугачевцы соединились вместе и целой флотилией отправились к устьям Урала. Рыбаков указывал им путь. Около Гурьева-городка Заметайлов присмотрел себе среди рыбачьих судов морской шхоут [13] Шхо́ут — морское плоскодонное двухмачтовое судно. купца Орлова. Он захватил шхоут вместе с бывшими на нем людьми и одной чугунной пушкой. Атаман приказал перенести на шхоут из своей лодки все припасы, пушки и бочки с водой. Теперь путь лежал к Турхменскому кряжу. Места становились все пустынней. Рыбацкую лодку и то не встретишь. Зато птицам и зверью раздолье. Крики уток, гусей, куликов будоражили воздух, на песчаные косы белыми лавинами оседали стаи лебедей. Большие белые птицы с огромными клювами хлопали крыльями по мелководью. Указывая на них, Тишка сказал:

— Это птицы-бабы.

— Бабы? — переспросил Петруха. — А как они кричат?

— Известно, кричат по-своему.