Юрий Когинов - Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

Так ответила ему и Груня, когда он ей написал. Но теми же, конечно, словами, как ее мама, но смысл был тот. И даже так примерно, как сам думал тогда о своем долге: надо уметь делать самое маленькое дело как очень великое и необходимое, только тогда человек сумеет принести пользу людям.

Характер Груни был в этих словах — пылкий, горячий, преданный. Но как ему хотелось, наверное, с самого первого их знакомства, чтобы она всегда была с ним рядом! Потому иногда забывался, уже задним числом себя корил, что втягивал подчас в очень опасные предприятия: например, на «самоваре» отца как-то вместе с ней перевозил шрифт из Брянска. Отец догадался, что в чемодане, за столом прокашлялся, сказал вроде бы так, о пустяке:

— Ты, Лохматый, это самое, учителку свою, Агриппинку-длинноножку, оберегай… Если что, лучше меня попроси — я сам все сумею…

Неспроста отец предупреждал — не уберег…

Особенно остро почувствовал тоску по ней, когда встретил в Великом Устюге Нунэ Агаджанову и Кирилла Шутко. Их сослали вместе, пробовали разлучить. В Великом Устюге они снова оказались вместе и стали мужем и женой…

Тогда он о Груне впервые рассказал Алеше. Так уж случилось — пошли с Джапаридзе на почту, где им, ссыльным, выдавались письма. И не поверили глазам своим: на конвертах, что вручили каждому из них, — один и тот же обратный адрес: «Москва, Большая Грузинская, Высшие педагогические курсы…» Оказалось, Варо, Варвара, жена Алеши, тоже школьный преподаватель и учится вместе с его Груней.

— Значит, ты не скучаешь? — опустив глаза, спросил у Алеши Игнат.

— Да как ты можешь такое сказать, дорогой?! Дня не проходит, чтобы я не думал о жене и двух дочках! Смотри, скоро весна и ко мне дочки мои приедут… А Варо… Не всякий раз выпадает такое, чтобы подруги ссыльных и сами связанные с политикой принимались в высшие учебные заведения. А знания их пригодятся, Игнат, еще как окажутся нужными, когда мы начнем перестраивать народную жизнь!..

Игнат пробежал глазами одну, другую строчки открытки и изумился: да она же, Груня, уже вернулась к себе домой! И штемпель на письме: «Жиздра». Ну, наконец-то!..

Сразу пришла мысль: сесть на поезд и через полтора-два часа он уже будет в уютном и таком родном для него домике. Появятся на столе кружки парного молока, запахнет настоем зверобоя и других лесных трав, которые заваривает вместо чая Надежда Ивановна.

Как он полюбил эту добрую и милую женщину, особенно с тех пор, как ушла из жизни его собственная мать. Находил время, чтобы написать Надежде Ивановне даже из тюрьмы и ссылки. И постоянно смешил ее, ставя в начале письма буквы «Е. В. Б.» — ее высокоблагородию… Это была милая, домашняя шутка, которая всякий раз как бы напоминала: видите, я весел, у меня все хорошо и я всегда помню о вас…

В самом конце 1915 года из Питера, когда шпики, наверное, уже шли по его следам, не забыл прислать новогоднее поздравление: «Дорогая Надежда Ивановна, позвольте хоть раз в году напомнить о себе. Хоть раз сказать, что я, как и раньше, как и всегда, глубоко уважаю вас и бесконечно признателен вам… Простите, я делаю как будто обратное этому утверждению. Мое молчание имеет свои глубокие причины… Но что бы там ни было, вас, дорогая, славная, не могу забыть. И в атом грядущем году я желаю вам всем сердцем, всеми помыслами прекрасной жизни, светлой и легкой, как и вы…»

Это — за какой-нибудь месяц до того, как его, члена Петербургского комитета и Русского бюро ЦК, снова бросят в тюрьму…

Интересно, когда уходит очередной поезд на Москву? Хотя он ездил в столицу часто, расписание еще чаще менялось, из него один за другим изымались целые составы и целые направления. С конца зимы, например, отменены все пассажирские и курьерские, следующие на Киев и далее. Теперь Брянск — конечный пункт южного направления. За ним в каких-нибудь сорока верстах — Украина, занятая германскими оккупантами и гайдамаками бывшего царского генерала Скоропадского, объявившего себя гетманом.

На письменном столе среди газет, начатых статей, протоколов заседаний исполкома Совета, губернского и уездного партийных комитетов нашел расписание. Еще вполне можно успеть — восьмой час вечера, а последний поезд уходит в десять пятнадцать. Но взгляд натолкнулся на ворох бумаг, за каждой — неотложные дела. Нет, даже если вернуться к концу завтрашнего дня, поездка все равно невозможна. Не вообще, конечно, а именно сейчас, сегодня Поэтому лучше написать…

Взял ручку, обмакнул в чернила перо, буквы побежали бусинками: «Приезжай, пожалуйста. Скажи маме, прямо и открыто, скажи, что я как-нибудь приеду к ней, скажи, что я давно ее считаю своей мамой…»