Юрий Когинов - Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

Чуть позже, 27 сентября пятнадцатого года, на общегородском собрании уполномоченных по выборам в военно-промышленные комитеты гвоздевщине нанесут сильнейшее поражение большевики. ПК вынесет решение: выступить на общегородском собрании только что прибывшим в Питер и избранным в ПК Залежскому и Багдатьеву. Первому по мандату рабочего Дикова, второму — от имени Кудряшова.

Но до этой решающей схватки, где большинство голосов отвергло ренегатский путь гвоздевщины, надо было исподволь и терпеливо вести борьбу с этим ловким апологетом «патриотического мира» рабочих с буржуазией.

Морским офицерам — на пристань. Изрядно поредевшим за дорогу компаниям дачников — к снимаемым на лето пенатам. У ватаги же экскурсантов — свой маршрут.

Вася Виноградов, жестикулируя, убеждает Ершистого:

— Начинаем осмотр с Екатерининского дворца, который был подарен герцогу Мекленбургскому-Стрелицкому… Господин околоточный, нам ведь сюда, через рощу?

— Так точно, господа, через лесок ближе, — рука городового на перроне тянется к козырьку, грудь выгибается колесом.

Тарас чуть заметно подталкивает плечом Игната:

— Гляди, как натурально держатся. — И когда ступают на тропку меж деревьями: — А Таежный никак проспал, нет его нигде. Так что я определил в дозоры своих, надежных парней.

— И у меня сорвалось — нет докладчиков, на которых надеялся. Куйбышева шестого числа арестовали. Кирилл и Нунэ — в Москве. Другие не потянут. Так что по всем пунктам повестки дня придется мне одному…

На мгновение возникает перед его глазами поляна в лесу за Людиновом, и он в распахнутой косоворотке в обнимку с друзьями. Его глаза становятся непроницаемо глубокими, он говорит: «Враги марксизма не перестают повторять, что марксизм-де не замечает человека как личность, ведет речь, мол, только о массах. Так? Нет, не так. Буржуазия кичится: нам плевать на мир, лишь бы мне, индивидууму, было хорошо. Мы же утверждаем: освобождение массы — есть условие освобождения каждой личности. Чтобы каждый стал свободным и счастливым, надо добиться свободы для всех людей труда, а это означает — для каждого…»

Думает ли он теперь, в роще на Балтийском побережье, о людиновских своих друзьях, когда оглядывает поляну, на которой сидят полсотни питерских делегатов? Он глядит на них и произносит такие простые и такие значительные по своему смыслу слова:

— Мы впервые собрались снова вместе — каждый, представляющий десять питерских рабочих-большевиков. Это — ядро нашей организации, которой расти и расти…

Он делает доклад о войне и о текущем моменте. Он произносит слова, которые через несколько дней станут известны многим рабочим Питера:

— Всякую политику, связанную с поддержкой международной бойни, с поддержкой командующих классов, в течение веков давивших и угнетавших трудовое население, мы отвергаем. Мы признаем, что только полное крушение капиталистического, полицейско-самодержавного строя в состоянии вывести страну из создавшегося положения… Потому пролетариат не только не должен посылать своих представителей в военно-промышленные комитеты, но должен рассматривать эти комитеты как враждебные классовые организации и организоваться для борьбы с ними…

Где-то гремит война — на Балтике и дальше — на полях Галиции, в болотах, степях и лесах западных губерний России.

А здесь, в столице царской империи, раздается призыв, который слушают все, кто не хочет умирать за барыши капиталистов, не хочет на заводах и фабриках помогать набивать прибылями мешки толстосумов.

Четкая ленинская мысль — в каждом слове и каждой фразе, которые произносит Игнат, потому что это и его убежденность и его решимость, которыми надо зажечь весь рабочий Питер:

— Наша задача теперь, когда царское правительство безнадежно увязло в кровавой бойне, использовать его военные трудности для свержения самодержавия… Никаких сделок с буржуазией и соглашателями всех мастей и видов! Войну империалистическую надо превратить в войну гражданскую…

Как он был давно, тот далекий летний день пятнадцатого года. Но без него, без многих других, казалось бы, рядовых и будничных дней подполья не было бы победы в октябре семнадцатого и великой уверенности в победах грядущих и окончательных.

Приняв новый пост в наркомате, Игнат понял, что партия вверила ему чрезвычайно ответственное дело. Это в разговоре с Петровским он мог и пошутить насчет назначения, и подтрунить над собой. Однако к любому делу привык относиться с предельной ответственностью и потому взялся за работу настойчиво и упорно. Каждое утро из «Астории» он направлялся в здание бывшего министерства внутренних дел и терпеливо разбирал бумаги департамента местного хозяйства, вникая в особенности жизни губерний, уездов и волостей обширней территории России.