Юрий Когинов - Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

— Точно, списали с «Энциклопедического словаря», — признался Тарас — Ездил в публичную библиотеку. Говорят, вся литература об Ораниенбауме на руках, и протянули тогда этого самого Брокгауза… Ну, мы с Ершистым и решили — назубок…

Смех оборвался. Тарас Кондратьев склонился к уху Игната:

— Сбор идет нормально. Прибыли делегаты от каждого района. Таежного вот не вижу.

— Ненашева? Обещал быть заранее и наметить, кто пойдет в дозоры. Так сказать, по сибирскому образцу, — усмехнулся Игнат. И — серьезно: — На всякий случай, если Таежный не явятся — охрана за тобой, Тарас. Продумай, кого и в какие места направить.

— Я до отхода поезда потолкаюсь среди наших. Вроде разговорчики об экскурсии, а сам Таежного погляжу,

— Только на Брокгауза поменьше налегай, — предупредил Ершистый. — В словаре ведь всего полстолбца — будешь талдычить одно и то же, как испорченный граммофон. — И снова взорвался дружный хохот…

Дымок шустрого дачного паровичка относит в сторону. Уже промелькнули домишки Лигова, Сергиева, растеклись по деревянным дебаркадерам навьюченные семейной кладью озабоченные мужья.

Скоро и конечная станция Ораниенбаум, или в просторечии Рамбов, откуда морским офицерам — на кронштадтский пароход, им — в пригородный лесок.

В проходах вагона появляются то Тарас, то Ваня — Ершистый, то Вася Виноградов или еще кто. Громко обмениваются репликами по поводу встречи с ораниенбаумской знаменитой Катальной Горой, созданной по проекту Растрелли, на память называют ее размеры.

Что ж, рабочая молодежь стремится к увеселительным местам, тут и городовые, что иногда прошествуют по вагонам, довольно подкручивают усы: «Вот так бы всем заводским, а то — бунты, стачки…»

Не такие, как в Людинове, рабочие парни? Пожалуй, пообтесаннее, поразвитей. Но неизвестно, какими станут те, в его родных местах. В столице, конечно, всякие вечерние кружки, где встречаются с литераторами, поэтами, читают, спорят. Но ведь и там, дома, только попробовали, вой как стали охотно привязываться к книжкам!

Здесь ведь тоже — сначала следует присмотреться к одному, другому…

Вот Вася Виноградов, модельщик с Металлического. Говорили: сочувствующий большевикам. Испытал на деле — попросил перевезти гектограф на конспиративную квартиру. Выполнил парень задание аккуратно, комар носа не подточил. Не сразу решился пригласить к себе в «купол» — под стеклянную крышу заводоуправления, где сидел над чертежами в конструкторском бюро. Выбрал момент, когда понадобилось модельщикам сверить какие-то размеры по чертежам, сунул незаметно листовки, сказал, где разбросать. А потом на собрании ячейки дал Виноградову рекомендацию в партию.

И в Людинове тоже ведь присматривался к ребятам и их натаскивал исподволь. С кем же тогда листовки печатал, маевки проводил? Но хотелось быстрее — стачку, забастовку, чтобы и свои, и их силы проявились. Оказалось, надо расти. В Питере это он особенно почувствовал.

Да вот ясноглазый крепыш Михаил Соколов, что сидит сейчас в вагоне рядом. Один из самых падежных и способных слушателей людиновского кружка, да что там кружка — молодой партиец, которого и в организацию принимал, с которым все прокламации печатал. Сидели вместе в жиздринской тюрьме, вместе отбывали ссылку. И сюда, в Питер, прибыли почти разом в начале четырнадцатого — Миша даже чуть раньше.

Весной и летом четырнадцатого Питер бурлил стачками. Выламывались булыжники мостовых, казаков и полицию встречали баррикады у Путиловского и Металлического. Казалось, еще нажим, еще натиск — и не миновать повторения пятого года, только теперь до конца победного.

Но Игнат уже понял: сражаться за настоящее пролетарское сознание предстоит долго. Наступят еще тяжелые времена, когда царизм снова перейдет в наступление, не желая уступать рабочим ни крохи, когда меньшевики попытаются повести за собой возбужденную рабочую массу в болото умеренных экономических требований, а не сознательной политической борьбы.

Столкнулся уже Игнат в Великом Устюге с главным, можно сказать, практиком меньшевистского движения, Кузьмой Гвоздевым. То были теоретические схватки. Здесь, в Питере, Гвоздев окопался на заводе «Эриксон». В руках у него оказалась вся организация. И влияние свое гвоздевщина распространяла на «Новый» и «Старый Лесспер», на другие фабрики и заводы. Спор, когда уже разгорелась мировая война, шел о том, надо ли рабочим вступать в военно-промышленные комитеты.