Юрий Когинов - Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

Игнат пробежал листок:

— Ого! Бежица перестала сражаться? — глянул на Митю, и краешки его губ слегка дрогнули. — Выходит, капитулировал главный бастион? — И — Виноградову: — Бежицкий комитет большевиков вынес решение «отозвать своих членов из Совета рабочих депутатов, поскольку деятельность Совета не соответствует данному моменту». Вот полюбуйтесь.

Взгляд Мити перебежал с одного лица на другое, ища объяснения происшедшему. Неужели Шура, Шоханов и Иванов сделали что-то не так?

Нет, не могло случиться, чтобы их намерения разошлись с мыслями Фокина. Сам же Фокин на митинге в заводе и на собрании бежицких большевиков говорил: никаких соглашений с партиями соглашателей! Находиться же сейчас большевикам в числе депутатов Совета, которым заправляют соглашатели — значит разделять их антирабочую, аитипролетарскую политику.

Вот же он сам, Митя, свидетель, как Уханов требовал выселить рабочих на улицу… Да разве только один этот факт предательства интересов пролетариата? А поддержка решения акционеров, которые одно за другим сворачивают на заводе производства, закрывают цеха? Что ж, изволите маску на лицо надеть, чтобы не было стыдно за такой Совет, который служит капиталистам, а не рабочим?

Должно быть, все это Митя произнес единым духом, потому что тут же услышал:

— Надеть маску, говорите? Нет, сорвать маску с противников рабочего класса!

Да, никаких соглашений с соглашательскими партиями, продолжал Фокин. Да, прямо и открыто — о линии партии большевиков и беспощадно — о заигрывании, о предательской сущности меньшевиков и эсеров! Теперь же чего добились бежицкие большевики? Выходом из Совета они изолировали себя от рабочего класса! Потому что именно самая сознательная часть пролетариата Бежицы отдала большевикам свои голоса, избрала их в Совет, чтобы они, а не словоблуды защищали их, пролетарские интересы, а эта их надежда и опора хлопнула дверью…

На лице Мити выступила испарина. Будто это он совершил до конца не выверенный чувством и разумом проступок и сейчас должен нести за это наказание.

Однако слова Фокина ни в коей мере не походили на разнос. Он говорил резко, но ни разу не позволил себе унизить тех, кто совершил ошибку. Главное, что заботило его в первую очередь, было желание растолковать, помочь им осознать разницу между чистотой политической линии и методами работы в массах.

— Да, мы, партия большевиков, самым строжайшим образом боремся за чистоту своих взглядов, — повторил Фокин. — Но мы только и существуем для того, чтобы служить массам трудящихся. Мы живем для народа, а не для себя. Так как же мы можем отделяться, отходить от организации, созданной самими трудящимися, заботясь лишь о незапятнанности своего мундира? Ленин на Всероссийской конференции четко поставил перед нами, большевиками-коммунистами, и всеми сознательными пролетарскими массами задачу: «Помогай революции через Совет рабочих и солдатских депутатов»!

Рядовой Панфилов несколько раз порывался встать и незаметно исчезнуть, хотя бы для приличия какое-то время переждать за дверью. Но чем дольше он слушал Фокина, тем меньше оставалось желания уйти.

Казалось, многое из того, что он сам в последнее время ощущал, о чем говорил с товарищами солдатами, сейчас очень толково и разумно разъяснял этот главный брянский большевик, с первого взгляда даже не совсем похожий на своего в доску, кость от кости рабочего человека. Был он молод, в очках, в опрятном костюме, который шел скорее бы учителю или заводскому инженеру, со шляпой, больше подходящей врачу или адвокату, судье. Но то, что он говорил, без сомнения, выходило от сердца и точь-в-точь отвечало тем мыслям и той вере, которая жила, бурлила, искала выхода в них, вчерашних крестьянах, а сегодня рядовых солдатах.

Как же так получается в жизни, что встречаются между собою люди, до этого не видавшие друг дружку, не сговаривавшиеся промеж собой, а мысли и дела у них общие, подумал Панфилов. Ну хорошо бы одни мужики, а то мастеровые с заводов и совсем уж далекие вроде бы от сохи и станка интеллигенты. Значит, такая она, народная правда, что вбирает в себя души всех, кто не может и не хочет мириться с забитостью и темнотою, кто не за коврижки и пироги для себя, а за всемирное счастье всех угнетенных на земле кладет свои жизни.

И Панфилов, сорвавшись с места, подался вперед: — Товарищ Фокин! Вот этими же словами — у нас! Этими словами о большевистской линии и большевистской программе — моим товарищам! А?..