Франц Таурин: Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском

— Благоволите адрес.

— Мне неизвестен. Обратитесь в Государственную думу или к господину градоначальнику.

Незваные гости проверили паспорта у всех сотрудников редакции. Филер столь тщательно, — даже дотошно исследовал паспорт Черномазова, что поручик, тронув своего подручного под локоть, сказал:

— В порядке.

И Михаилу Степановичу показалось, что при этих словах господин поручик усмехнулся в жесткие усы. Впрочем, может быть, только показалось.

— Все ли в полном порядке? — спросил Михаил Степанович, получая паспорта из рук филера.

— И вы, стало быть, заботу имеете? — не преминул подкусить полицейский служитель.

— Я должен поставить в известность о вашем визите господина Петровского, и он, конечно, задаст мне этот же вопрос.

— Можете сказать господину Петровскому, чтобы не беспокоился, — сказал полицейский офицер и, откозыряв, вышел. Филер — следом за ним.

Падение Черномазова с раздвижной лесенки отозвалось Михаилу Степановичу бессонной ночью.

Было о чем поразмыслить. Черномазов испугался, узнав полицейского офицера. Именно узнав. О том, что пришла полиция, он понял из первых же слов филера. Но само по себе посещение полиции его не встревожило. Насторожился и встревожился Черномазов, только когда услышал голос офицера. Но он еще не был уверен, тот ли это офицер, которого следует опасаться. Потому и вглядывался в его фигуру. Когда же полицейский офицер повернулся к нему лицом, Черномазов его узнал. И испугался, панически испугался, как бы тот, в свою очередь, не узнал его. Испугался до такой степени, что полностью утратил самообладание.

Как иначе объяснить этот нелепый жест, когда пытался прикрыть лидо руками?.. И это нелепое падение, я это почти мгновенное исчезновение?..

Почему он испугался? Паспорт у него свой. Из-за границы прибыл легально. Уезжал за границу тоже легально. Впрочем это в данном случае несущественно. Если бы дефект в паспорте или нелегальный переход границы, то опасался бы любого полицейского. Но Черномазову был страшен почему-то именно этот полицейский.

И полицейский офицер его узнал. Теперь Михаил Степанович был в этом уверен. И мало того, что узнал, но отнесся к Черномазову презрительно. Именно с такою усмешкой он бросил реплику вслед выскочившему из комнаты секретарю редакции. И такая же усмешка промелькнула у него, когда филер изучал паспорт Черномазова. Значит, полицейский чин не только узнал Черномазова, но и знал за ним что-то такое, чего даже по полицейским критериям следовало бы стыдиться.

Чего же должен был стыдиться Черномазов? И не просто стыдиться, а страшиться, чтобы тайное не стало явным. Тут было над чем поломать голову… Нельзя было упускать из виду и такое обстоятельство: полицейский офицер и виду не подал, что узнал Черномазова, и только по косвенным, так сказать, уликам — по усмешечке — можно было предположить, что Черномазов ему знаком. То есть получалось так: Черномазов страшился того, что полицейский офицер узнает его. И, как оказалось, не без оснований страшился, офицер действительно его узнал, но постарался, чтобы никто этого не заметил.

Черт знает что! Так можно додуматься до самых зловещих предположений.

И Михаил Степанович, поняв, что загоняет себя в тупик, решил завтра же созвониться с Петровским и поделиться с ним своими тревогами. Григорий Иванович не заставил себя долго ждать — приехал в тот же день.

— Любопытно… — сказал он, внимательно выслушав Михаила Степановича. — А вы ничего тут не приукрасили по писательской, так сказать, привычке?

— Все это, Григорий Иванович, настолько странно само по себе, что нет никакой надобности приукрашивать, — сказал Михаил Степанович.

— И что же вас больше всего беспокоит во всем этом? — спросил Петровский.

Михаил Степанович ответил не сразу.

— Чего он так испугался… — произнес он, наконец.

— А может быть, он и не пугался вовсе, а просто запнулся на лесенке? А потом смутился после падения, глупое все же положение.

— Я видел его лицо, у меня дальнозоркость, — возразил Михаил Степанович.

— И сильно, говорите, испугался?

— Очень сильно. Просто лицо исказилось.

— Любопытно… — еще раз повторил Григорий Иванович. — Говорили мне, была у него на Лесснере какая-то неприятность с полицией. Так тому уже лет десять прошло. Теперь-то к чему бы пугаться? Скорее всего, нелепость какая-нибудь. Но, как говорится, береженого бог бережет. Скажу, чтобы понаблюдали за ним. Я-то понимаю ведь, Михаил Степанович, какое вам на ум сомнение запало…