Антония Байетт - Дева в саду [litres]

Они стояли на мокрых камнях, до беспамятства ушедшие в зрение, неподвижные пред быстро набухающей волной. Зелено-серая с золотом, она поднялась, вспенила кипенный гребень, внезапно замерла над ними и рухнула, расточилась у их ног. Но все же окатила здорово и – потоками, струйками, смеясь, разбегаясь, разбиваясь о каждый камешек, о каждую водоросль, – влилась в единую холодную массу.

Берет со звездами промок насквозь. Дэниел тряс головой, как большой черный пес, и блесткие брызги разлетались в луче ясного, холодного света, который вдруг окружил их и словно замер. Он посмотрел на Стефани: она стояла очень тихо, а уходящая волна деловито заливала ей ботинки. Она медленно сняла берет, ветер подхватил ее волосы и принялся играть ими. На золоте темнели мокрые пряди, и макинтош ее был весь в длинных, темных, остроконечных пятнах. Она стояла, словно зачарованная водой, чуть приоткрыв рот в сокровенной улыбке, а ветер все трепал ей волосы и одежду. Солнце светило так ярко, что Дэниел едва видел ее. Накатила волна поменьше, но до них не доплеснула. Стефани снова сказала что-то, чего он не расслышал.

– Что ты сказала? – прокричал он.

Донеслось:

– …тогда на твоем языке. Да будет свет.

Она казалась захмелевшей, смеялась, светилась изнутри:

– Идем!

И она пошла очень быстро, полушагом-полубегом, для равновесия раскинув руки. Дэниел пошел следом. Высокая волна поклонилась ей, скрежеща, шелестя, шепча, расплескалась под ногами. Стефани обернулась к нему. Он никогда не видел у нее такого лица: белого, дикого, мокрого, освещенного слепой улыбкой. Она полетела дальше, а навстречу вздулась еще волна. Дэниел успел схватить Стефани, и тут на них обрушилась вода. Потом Дэниел обнимал ее, гладил волосы. Поцеловал – и стало холодно, солоно, горячо и зыбко. Она ответила так истово, что их качнуло. Дэниел удержал их обоих, ненароком дернув ее за волосы и толкнув коленом. От этого Стефани, еще недавно напряженная и летящая, стала мягкой и послушной.

– Нет уж, утонуть я тебе не дам, – сказал он и потащил ее за руку назад.

Меж двух валунов он ужасно неловко привлек ее к себе и снова поцеловал.

Стефани сияла дико и сладостно. Дэниел дошел до предела. Он случайно ударил ее спиной о камень, потом прижал, пристроил к себе надежно. Холодное солнце светило на них.

– Ты должна за меня выйти.

– Нет. Это просто романтика, минута. И мы ее сами сделали. Это ничего не меняет.

– Меняет. Сами сделали и еще сделаем много раз. Все, что захотим, сделаем.

– Это все ты, – почти умоляюще проговорила она.

– Я хочу так жить.

– Но так не бывает. Я знаю. Эти вещи… они скоро кончаются.

– Я если делаю, то надолго.

У Стефани слезы – такие горячие – катились по холодным щекам у холодного моря. Она знала, знала, что эти вещи непрочны. Ускользают, пока ты силишься познать их, умирают, пока стремишься продлить им жизнь, исчезают, пока переделываешь себя, чтобы вместить их.

– У тебя такое было раньше? – спросил Дэниел так, словно вопрос был решающим.

– Нет. Но…

– И у меня.

– Дэниел, это ничего не значит. Это только здесь и сейчас.

– Нет. Я мало чего хочу, но я хочу, чтобы и дальше было так. Я хочу тебя. Хочу, чтобы ты была моя.

– Дэниел…

– И ты тоже хочешь. Я знаю, чего ты хочешь.

Он ничего этого не знал, но она сказала:

– Хорошо.

Оба оторопели. Она повторила, с раздражением даже, словно недослышанное могло быть взято назад:

– Хорошо. Я сказала: хорошо!

Ее лицо заливали слезы. Дэниел разжал объятье, опустил одну руку:

– Нет, так нельзя. Это я тебя вынудил. Ты не должна…

– Значит, ты не понял. Так слушай: я никогда ничего не хотела . Ни разу ничего в жизни не хотела для себя. А это – то, что сейчас с нами, – я не знаю, как это совместить с остальным… Я не могу…

Если бы сейчас он дрогнул, засомневался – все для них было бы потеряно. Но он сказал:

– Тогда хорошо. Если только это – справимся. Все будет хорошо.

Он глядел поверх ее бледно-золотых волос на море и небо, спешащие неподвижно, взвихренные, сияющие.

Позже они ели сэндвичи и пили пиво в пабе в городке Ханмэнби. Сидели рядышком у камина на деревянной скамье с высокой спинкой. Поглощали алый ростбиф с луком и солью, вдавленный в ломти свежего ржаного хлеба, и не могли остановиться: вкус был прян, крепок и совершенно упоителен. Оба были непривычны к счастью и готовились подсознательно, что вот-вот оно даст трещину.

– Что дальше? – спросил Дэниел, осушив свою кружку.