Антония Байетт - Дева в саду [litres]

– Должно быть открыто, – прогремел он. – Выпьем кофе с какой-нибудь булочкой, подкрепимся.

У волноотбойной стены жались, отдыхая от ветра, несколько стариков с собаками, по линии воды еще два-три человека копали пескожилов [189], и думалось, что кафе, наверное, закрыто. Стефани вдруг страшно захотелось кофе – текучего жара и сладости. Она сглотнула. Дэниел тяжело заскакал вверх по перекошенным, исчезающим в грязи деревянным ступенькам. Вот он уж машет от двери: открыто!

Хорошо жить на свете! Стефани, вся подобранная, но с горящими щеками, ладно прошагала по лесенке и уселась за столик во внезапно наставшей жаркой тишине. В ушах еще ревело, и бился пульс. Они не сразу смогли заговорить. Спросили кофе и горячих булочек. От выпечки почти мучительно пахло теплом и какой-то надеждой.

Кафе было в форме лодки, тут были окна в металлическом обводе и круглые плетеные столики под льдисто-зеленым стеклом. На солнечной террасе окна были мутноватые, в разводах от соленой водяной пыли. Изумрудное стекло на столиках тоже в мутных разводах от небрежности официанток. Снаружи облака спешили, заслоняя солнце, растекались по ясному небу. Внутри стёкла светлели и темнели, и такая стояла тишина, словно все это было в аквариуме, в какой-то другой, густой среде. Принесли кофе, горячий и в целом неплохой. Дэниел отважился было на комплимент ее ясным глазам и румянцу, но в последний момент передумал. Вместо этого сказал:

– Мы сюда с родителями приходили. Они пили чай, а мне брали мороженое в серебряной вазочке. Ну, она, наверное, была не серебряная, но я ее так называл… Странная штука семейная жизнь. Вот мы сюда приходили втроем специально, чтобы побыть всем вместе, семьей, – и нам не о чем было говорить. Отец иногда чудачил, хотел нас рассмешить. Он не мог сидеть и ничего не делать. Просто не мог. Ему обязательно нужно было какое-то занятие. Наверное, в отпуске он тут с нами с ума сходил. Мама все лежала в шезлонгах, а от меня ему было мало проку. Я был толстый, мешкотный, ни на утес залезть, ни пробежаться, даже вон плавать не научился. А отец выходил в любую погоду – мы только и смотрели, как он по дюнам то вверх шагает, то вниз. Глупое занятие, если вдуматься. Наверно, отец радовался, когда мы возвращались, и можно было опять работать, и не нужно было искать себе занятия, придумывать, чем восхищаться и чем меня развлекать.

– Ты тоже не можешь сидеть и ничего не делать.

– Не могу. Но это уж позже началось, когда он умер.

– Я не знала, что он умер…

Дэниел глянул на нее сердито. Стефани такое место занимала в его мыслях, что о некоторых вещах ему трудно было с ней говорить: лучше, легче было считать, что она их знает.

– Когда он умер, мне было десять лет.

– Бедный ты. Отчего он умер?

– Вагонетка с рудой оторвалась от состава и сбила его, всего переломала.

Он тяжело задумался и канул в себя, оставив ее одну. Ему представился отец, огромный, белый, мокрый в их пляжной палатке, в зеленом полусвете, в запахах брезента и моря. Как он тер полотенцем торс, плечи и буйные волосы – у Дэниела ведь такие же – и как все это потом было сломано, размозжено.

– Я о нем не горевал. Вообще не помню горя. А ведь я должен, должен был…

Стефани протянула к нему руку, но Дэниел руки не принял.

– Конечно, ты горевал. Просто тебе, наверное, слишком больно об этом вспоминать.

– Он был хороший человек. Большой, добрый – самый обыкновенный, хороший человек. Требовательный. Мне спуску не давал: не ленись, давай лучше, больше. Я ведь этого не ценил. Теперь благодарен, а тогда терпеть не мог. Не знаю… Я его любил.

Как заставить ее увидеть отца, которого больше нет? И разве она обязана его увидеть? Дэниел хотел дать ей свое прошлое, но это было невозможно.

Стефани понимала его мучения, и все же… Такова ирония любви: те, кому преподносим мы наше прошлое, ревнуют к нему, чувствуют себя ненужными, мелкими на его фоне. А тут была еще и негромкая злость Стефани: призрачный машинист ведь, в конце-то концов, уже не существует. А она-то есть. Она есть…

Когда они вышли из кафе и спустились к рампе, было уже холодней. Тучи громоздились пышными аспидными слоями, кипели и разваливались где-то за крошащимися красными утесами. Чтобы добраться до Бригга, предстояло пересечь еще один огромный песчаный полумесяц. Дэниел стоял смурной, руки в карманы, упорно глядел перед собой. Стефани потянула его за рукав:

– Если идти, то пойдем. Дождь собирается. А ветер такой, что и ты будешь доволен.