Антония Байетт - Дева в саду [litres]

Он глянул на нее сверху, пожал плечами и сделал шаг. Она что-то сказала, но он не расслышал.

– Что? – проревел он сквозь ветер.

Она повторила еще и еще, но ветер подхватывал слова и смешивал с собственным гулом. Дэниел притянул ее поближе к себе, и вместе они двинулись через последний отрезок песков.

Пройдя по пласту мясо-красной, визжащей под ногой глины, они ступили на твердый песок, который тут и там быстро и чисто взрезали потоки кровавого цвета воды, бегущей к морю. В одном месте пришлось перепрыгнуть: из глины торчала труба, а из нее, торопливо пенясь, хлестали сточные воды зеленовато-кремового оттенка. И какое-то время еще кровавые струи, кремовая пена и серебристое свечение моря переливались и смешивались. Но вот они прошли дальше, и осталась только песчаная равнина, напоенная сияющей водой. Кроме их следов, никаких других не было, только миниатюрные вулканчики, оставляемые червями, нарушали кое-где сияние.

Двигались боком, по-крабьи, и круговерть воды, земли, воздуха и света подергивалась радугой едких слез. Что-то больно билось в ушные перепонки. У Дэниела в голове звучали хоралы, прерываемые его же тяжелым дыханием. Стефани, с раздутыми, пульсирующими легкими, ждала второго дыхания и удивлялась, что холодная соль может так обжигать. Непонятно было, сколько они прошли и сколько идти еще: так широко и ярко сиял песок, что казалось, они борются впустую, шагают на одном месте.

А потом к ней пришло второе дыхание, и вдох сделался ладен, и целый вихрь налетел сзади и только что не донес их до Бригга.

Чтобы выйти собственно на Бригг, нужно взобраться по валунам, щетинисто-острым от морских желудей и блюдечек, густо облепленным бурыми пузырчатыми и прилизанными, мягкими зелеными водорослями. Карабкаясь и оскользаясь, они достигли дорожки, что ненадолго протянулась у Бригга вдоль хребта. Здесь асфальтом и бетоном связано все, что трескается, трется, сдавливается, вибрирует и оползает. Сюда они на четвереньках выбрались и встали под табличкой в память семейства Пэджет, унесенного в море великанской волной. Да послужит их злосчастная судьба предостережением потомкам.

А воздух был теперь другой: с терпкой живинкой, с кусачим йодом – живой, чужой, неведомый. Дэниел с удовольствием потянул носом.

– Ну что, – спросил он, – пойдем дальше вперед, до конца? Или свернем к пещерам?

Стефани взмахнула рукой:

– До конца.

– Хорошо. – Ему не терпелось вперед. – Сейчас отлив, неопасно, можно довольно далеко забраться. Ты знаешь, что говорят про Бригг? Что его создал Враг рода людского, чтобы заманивать и топить корабли.

– Могу поверить.

– Или что он хотел было здесь строить мост через Северное море, да вот поспешил, начал кое-как – и все у него развалилось. Он эту затею забросил, а нам остались обломки его моста.

Они двинулись к морю: сперва шагом, потом пригнувшись, потом на карачках, потом сидя и подтягиваясь вперед на руках – лишь бы продвигаться. Побрякивая, перекатывались домики прибрежных улиток. Стефани ссадила запястье о створки морских желудей. Она цеплялась, просовывала пальцы в углубления пористой, легкой валунной глины. Всячески старалась не ступать там, где раскинулась эта особенная зелень, столь пронзительно-яркая, что просится слово «ненастоящая», – но она живая и благополучно формирует кустики и заросли, омываемая и заливаемая морем. У Стефани открылось какое-то третье дыхание. Ей понравилось перебарывать свое тело, полагаться на невидимые выступы, приводить к равновесию позвоночник, бедра и плечи.

Когда вышли из-под защиты высоких утесов, ветер налетел другой: не твердил одно и то же, не хлопал полами одежды. Он был пронзителен и остёр, он пел и жужжал. Дойдя до плоского возвышенного места, они остановились осмотреться.

Впереди острие мыса уходило под воду, а волны набегали поверх него, вздымались и разбивались, катились, закручивались, сталкивались, взбрасывали брызги. А волны, уже разделенные мысом, нахлестывали с боков, грозно нарастали, плашмя падали на камень, присыпанный песком, и вода разбегалась струями и струйками, со вздохом втягивалась в трещины и канальцы и там, на глубине, невидимо плескала у них под ногами.

Мир здесь был необыкновенно слитен. Ярко-синие пятна неба вперемешку с летящими обрывками облаков, и тут же гонимая, взлетающая пена: искры и хлопья белые, беловатые, кремовые, серые и буроватые, и тут же птицы, кружащие и кричащие в обеих стихиях, белые птицы, коричневые в крапинку, с клювами золотыми и кровавыми, гнутыми, прямыми, жестокими.